Книга Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

— Какой еще подарок? — испугалась Бриджит.

— Да такой же, как ты — рыжий! Где он… — Джош стал оглядываться по сторонам. — Вон!

Он стал вырываться из крепких объятий Баса: — Лови его, а то сбежит!

— У него галлюцинации? — поежилась Бриджит. — Ну все! Жики нас убьет. Нечего сказать, отметили Рождество.

— Мя-яу! — вдруг услышали они, а из-за дивана, важно ступая, появился огромный рыжий кот. Он подплыл к Бриджит и начал тереться об ее ноги.

— Во! — пьяно ухмыльнулся Джош. — Подобрал у подъезда.

Потерявшая дар речи Бриджит смотрела на «подарок» квадратными глазами.

— Это ж надо было так нажраться, — прокомментировал Себастьян. — Ach so[356], завтра разберемся.

— А чем его кормить? — Бриджит наконец заговорила. Она присела перед котом на корточки, и тот ткнулся пушистой мордочкой ей в плечо: — Мур-рм!

— Как его зовут? — прошептала она, осторожно проводя рукой по мягкой шерсти.

— Полагаю, Ша[357], — пробормотал Джош. — Как еще могут звать кота-парижанина? Ты же парижанин, котик, да? — он наклонился к коту, но тот шарахнулся от его пьяного дыхания: — Мья-я-яу!!!

Бриджит подхватила кота на руки: — Не бойся, Ша… Он не всегда такой противный. У него бывают минуты просветления… Хочешь кушать? У нас есть колбаска…

— Бас, у тебя появился конкурент, — пробормотал Джош, вытягиваясь на диване. — Забирайте кота и валите. Всех с Рождеством. Славно погуляли…

Конец 2014 года, Париж

Это было самое настоящее бегство. Анне казалось, что за каждым поворотом, в каждом закоулке Пале Гарнье прячется ее преследователь, тот, который будто задался целью сжить ее со света. Она вздрагивала от резких звуков, громких голосов и автомобильных гудков. Ночами она не спала, несмотря на лошадиные дозы снотворного — просто лежала, таращась пустыми глазами в потолок. Попытки Франсуа вмешаться Анна решительно отвергала: «Все нормально», — шептала она. Но ей пришлось заставить себя сообщить родителям Антона о гибели внучки и это стало последней каплей. Разговор с Валентиной был настолько мучительным, что закончив его, Анна потеряла сознание. С того дня она чувствовала себя все хуже и хуже. Испуганная Жики чуть ли не насильно заставляла ее есть, но удавалось ей это плохо, и Анна худела на глазах — она уже была похожа на тень…

И лишь перед выходом на сцену Анна оставляла невыносимый груз за кулисами — и зрителям являлась воздушная Сильфида, шаловливая Лиза, нежная Одетта, обольстительная Одиллия и пылкая Китри. Но однажды, после адажио па-де-де в «Лебедином», словно челюсти акулы вгрызлись ей в правую голень. Убежав за кулисы, Анна рухнула на пол. От адской боли в икроножной мышце слезы катились по ее лицу, разъедая хищный грим черной волшебницы, вокруг суетились люди, но никто не мог ей помочь, пока, наконец, как всегда ниоткуда возникшая Иветт Шовире не склонилась над скорченной примой, и не вонзила длинную острую иглу Анне в голень. Судорога отпустила почти мгновенно, но икра оставалась одеревеневшей. А тем временем истекали последние такты вариации Зигфрида.

— Я не смогу встать, — простонала Анна. — Я не смогу наступить на ногу.

— Можешь! — проскрипела Иветт.

— Или встанешь, или ты — не этуаль Парижской Оперы!

Анна попыталась подняться, но нога подломилась, и она не смогла устоять.

— Встать! — взревела Иветт. — Встать, тряпка!

…Вокруг снежно от белых перьев кордебалета, не занятого в третьем акте, но пришедшего посмотреть на знаменитые тридцать два фуэте Анны Королевой. Среди этой мертвой белизны Анна различает глаза сочувствующие и злорадные, презрительно сощуренные и наполненные слезами сопереживания. Она не даст им шанса ее жалеть. Она не даст никому шанса сказать, что она, Анна Королева, этуаль парижской труппы — недостойна высокого титула. Она отвергла протянутую кем-то сердобольным руку и поднялась на ноги. От боли у нее заныло сердце. Она все же двинулась к сцене, чуть припадая на левую ногу. Но когда после вариации за кулису влетел, тяжело переводя дыхание, премьер, она развернула плечи и, не дожидаясь, когда вступит оркестр, выпорхнула на сцену — словно и не было мгновений страшной душной темноты. И поднялась sur les pointes[358]…

Это была ее лучшая вариация, ее лучшие фуэте, ее лучшая кода, — а мельком брошенный за кулисы взгляд успел ухватить одобрительный оскал старой этуали — призрака Парижской Оперы. И вот — последняя поддержка. Черные лебединые крылья победно взметнулись над головой — Одиллия торжествовала, праздновала жестокий триумф, и Анне показалось, что вот-вот рухнет потолок Опера Бастий от криков «Bravo, bravo, bissez!»

Еще несколько царственных па, сцена с мимансом — Зигфрид с нескрываемым восторгом склоняется перед обольстительницей, и обрушивается оркестровый речитатив, рвущий сердце «удар судьбы». Одиллия с Ротбартом уносятся за сцену, оставляя принца, уничтоженного раскаянием и собственным предательством… И Анна падает в объятия врача, мсье Беримо.

— Немедленно в больницу! — требует он, и Анну укладывают на каталку. Она даже не сопротивляется — нога вновь болит так, что она с трудом различает лица. — Сообщите мадам Перейра, — шепчет она, теряя сознание, — и Франсуа…

Первое, что увидела Анна, когда рассеялся белесый туман, и она пришла в себя в больничной палате, было взволнованное лицо Пако. Сидя рядом с кроватью, он держал ее за руку. Заметив, что она открыла глаза, он с облегчением выдохнул: «¡Gracias a Dios!»[359]

— Что случилось? — прошептала Анна, пытаясь приподняться.

— У тебя была судорога. Болевой шок. И нервное истощение.

— Ну, что за глупости…

— Нет, любимая, это не глупости. Сейчас мы поедем на улицу Жирардон, ты соберешь вещи, и мы уедем.

— Я не могу, — Анна с трудом говорила. Голова была тяжелая, а ног она не чувствовала вовсе. — У меня спектакли.

— У тебя отпуск по болезни, — спокойно возразил Франсуа. — На две недели. Жоэль уже поставил вместо тебя твою дублершу.

— Это невозможно! — на глаза Анны навернулись слезы. — Он вот так просто отказался от меня?

— Отказался? — хмыкнул Альба. — Он орал, что уволит всех, кто присутствовал при твоей судороге и позволил тебе вернуться на сцену. Иветт забилась от него подальше в какую-то щель, и с тех пор ее никто не видел.

— Надеюсь, ты шутишь?

— Ну, как здесь наша героиня? — в палату вошла Жики.

— Уже лучше. Я сообщил ей, что она в отпуске. Особой радости не заметил.