Книга Французский дворянин - Стэнли Джон Уаймен

Поняв, наконец, значение его слов, я задрожал всем телом, вырвался от него и бросился в самую середину толпы, заполнявшей весь проход. Пока я с неимоверными усилиями старался проложить себе дорогу, Симон стал кричать: «Доктор, доктор! Пожалуйте сюда, господин доктор!» Благодаря его находчивости многие приняли меня за доктора и дали мне дорогу. Так мне удалось пробиться сквозь толпу и благополучно выбраться на двор первому из всех, находившихся в замке. Едва я показался на дворе, ко мне с разных сторон подскочили несколько человек с встревоженными лицами. Посыпались расспросы, но я быстро пробежал прямо в конюшню, схватил Сида за узду и вскочил в седло. Когда я повернул к воротам, позади послышался голос Симона:

– Школьная Лужайка! По ней!

Больше я ничего не слышал. Я уже выехал со двора и как был, без шляпы, поскакал по улице. Женщины, схватив своих детей, бросались прочь от меня; мужчины в ужасе кидались к дверям, крича, что Лига уже наступает на нас. Конь мой, склонив голову и закусив удила, несся вперед, взрывая землю копытами, стук которых глухо отдавался по мостовой. Ветер все резче дул мне в лицо, и я должен был наконец подобрать поводья, чтобы немного умерить бешеную скачку. Сам же я пришел в какое-то восторженное состояние. Я испытывал сладостное облегчение, как узник, долго пробывший в оковах в заточении и вновь ощутивший чистый воздух. Я пронесся по улице и свернул в какой-то узкий переулок. Здесь была сломана калитка, перевитая терновником; Сид проскочил в нее, спотыкаясь, и мы очутились на Школьной Лужайке как раз в ту минуту, когда первые лучи взошедшего солнца позолотили всю равнину. В полуверсте впереди, на холме, величественно возвышались башни Медона. Слева виднелись стены Парижа, а немного ближе – дюжина укреплений и батарей. Блестевшие местами копья или черневшие массы пехоты указывали на присутствие врага.

Я не обращал на все это никакого внимания и не видел перед собой ничего, кроме башен Медона. Я летел во весь дух прямо туда, не жалея: Сида и погоняя его изо всех сил. Так проскакали мы довольно долго, перескакивая через рвы и канавы. Лежавшие в ямках люди вскакивали и прицеливались в нас; некоторые бежали за нами с криками, пытаясь остановить. Раздавшийся с форта Исси[111] пушечный выстрел потряс воздух. Из-за одного земляного окопа выскочил отряд копейщиков и с полверсты преследовал нас с дикими криками и угрозами. Но все их усилия были тщетны. Мой Сид, раздраженный этим гвалтом и (что редко случалось) чувствуя себя предоставленным собственной воле, закусив удила и раздувая ноздри, с пеной у рта расстилался по земле. Его вытянутая шея казалась издали стрелой, летящей прямо к цели.

Солнце жгло меня, резкий ветер дул мне в лицо, а я несся стремглав, крича, как мальчишка, стараясь только удержаться в седле, не шевеля ни рукой, ни ногой, чтоб не стеснять движений своего доброго коня. Я только отчаянно молился, чтобы лошадь моя, которую я выхолил собственными руками и выкормил на свои последние деньги, выдержала до конца. Мне казалось, что от бега ее зависит судьба целого народа. Меня подстегивали слова Симона: «Посоветуйте ему поберечься». Я сам был убежден, что Лига не настолько глупа, чтобы устранить одного врага для возвеличения другого. Мне казалось, что при всей моей бешеной скачке я приеду слишком поздно и найду короля Наваррского в том же положении, в каком оставил короля Франции.

Так я скакал милю за милей. Легкий ветерок освежил меня; ко мне возвращались бодрость и надежды. Вдруг справа от меня, не доезжая Медона, я увидел схватку солдат. На дравшихся видны были красные и белые куртки – лигеры и гугеноты; и красным, кажется, приходилось плохо. Вдруг драка прекратилась, и все в полном порядке двинулись вперед. На беду, ехали они как раз на меня. Я едва успел сообразить всю опасность и заметил только немного поодаль от обоих отрядов вождя гугенотов, окруженного кучкой знаменосцев, как на меня уже напали лигеры. Они, вероятно, сообразили, что друг вряд ли несся бы так в Медон; и шестеро из них бросились на меня с торжествующими криками. Сид все летел во весь опор; а я и не думал задерживать его, так что им невозможно было пустить в дело пистолеты. Я попробовал обнажить меч, но блеснувшее на солнце лезвие его ослепило меня; кроме того, на солдатах были металлические латы. Я все-таки яростно размахивал мечом, вне себя от ярости: ведь это столкновение должно было разбить все мои надежды, и именно теперь, когда, казалось, дело уже было выиграно. Мой Сид держал себя молодцом, мне самому удалось отбить удар, направленный мне прямо в горло. Издали доносились торжествующие крики гугенотов. Но солнце било мне прямо в глаза, и вдруг я почувствовал, словно что-то треснуло меня по голове. Я перекувырнулся в воздухе и без чувств упал на землю. Последняя мысль моя, когда я уже коснулся земли, была о мадемуазель де ля Вир и о ручейке с камушками брода.

ГЛАВА XVII

«Король умер!»

Только благодаря латам Ажана, устоявшим против разбойничьего меча, мне удалось избегнуть смерти: я отделался головокружением и непродолжительным обмороком. Очнувшись, я увидел, что лежу на траве лицом вверх; в грудь мою упиралось чье-то колено; кругом стояли несколько всадников. Мне казалось, что небо ходит у меня перед глазами, а кругом – какие-то великаны. Но я не мог сообразить, что со мной произошло, и понять, что могло бы быть и хуже. Примирившись с этим, я собирался просить пощады: ведь меня схватили среди бела дня, в честном открытом бою. Но человек, чье колено порядочно-таки давило меня, вдруг навалился на меня с такой силой и так свирепо прошептал мне, чтобы я молчал, что мне оставалось только повиноваться. Я лежал неподвижно, как во сне: мозг мой работал еще плохо. Вдруг, слышу, кто-то прошептал надо мной:

– Умер? Готов? Я надеялся, что мы придем вовремя. Он заслуживал лучшей участи. Кто это, Рони?

– А вы не знаете его, Мэньян? – раздался чей-то знакомый голос.

Человек, державший меня, отвечал:

– Нет, месье, он мне вовсе неизвестен. Похож на нормандца.

– Похоже на то! – послышался чей-то пронзительный голос, которого я не слыхал раньше. – Ведь он ехал на хорошей лошади. Дайте мне сотню таких коней, да еще таких ловких наездников, и я не позавидую самому королю Франции.

– А тем более его бедному наваррскому братцу! – возразил со смехом первый собеседник. – У того нет ни единой целой рубашки или приличного кафтана. Пойдемте, Тюрен, и согласитесь, что вы отделались вовсе не так плохо.

При последних словах у меня точно пелена спала с глаз. Тут только я впервые заметил, что люди, в руки которых я попал, носили белые цвета, и у предводителя было белое перо на шляпе. Мне стало ясно, что король Наваррский явился мне на выручку и разбил лигеров, которые сшибли меня с коня. Тотчас же я вспомнил все последние события и в особенности сцену в кабинете короля; воспоминания разом нахлынули на меня с такой силой, что мною овладело страшное нетерпение и досада на потерянное время. Вскочив внезапно на ноги, я изо всех сил оттолкнул Мэньяна и закричал, что я жив, жив и, кроме того, имею сообщить новости. Мэньян пытался удержать меня, обругав сквозь зубы болваном: он стиснул меня с такой силой, что чуть не задушил. Но все было напрасно. Король Наваррский уже подъехал и увидел борьбу.