Книга Медбрат Коростоянов (библия материалиста) - Алла Дымовская

Он хотел хоронить N-ского карлика по православному обряду – никакого иного Паисий не знал. И вот, опасался, что буду я против, или отвергну гневной отповедью. Все-таки закоренелый, неисправимый атеист, наверное, при помощи всемогущего аутодафе неисправимый. Военный трибун Бельведеров был таким же.

Но Паисий опасался напрасно. И понял как раз это. Настоящий атеист оттого и атеист, что не борется с богом. Потому что, не видит смысла сражаться против того, кого нет. Не спорит с пустым местом. С отсутствующим в лексиконе понятием. Не доказывает, не проклинает, будто в общении с реальной высшей личностью, не грозит ей кулаком, но идет своей дорогой, и другим указывает путь, разумным обладанием правоты отбивает овец из божьего стада, чтобы, наконец, сделались они людьми. На ухабистой дороге просвещения и действительного совершенствования. Ибо противостоит он не вымышленным богам, но мракобесию. Настоящий атеист не станет жечь храмы и подменять одну веру другой, настоящий атеист не будет возражать мифическому существу и тем более расстреливать его служителей. Настоящий атеист пройдет мимо церкви, потому что она только часть мира, и эта часть ему больше уже не нужна. Какая разница, прочтут над могилой Ореста «отче наш» или еврейский поминальный «каддиш»? Мертвому не услышать ни того, ни другого. А живые? Ритуалы не имеют подлинного смысла, если их не принимают всерьез.

Однако именно здесь и теперь, кстати или некстати, я хочу рассказать вам еще одну историю. Историю комического героя-любовника, звезды эстрадного шоу, военного трибуна Ореста Бельведерова. Историю N-ского карлика. Историю моего друга. В его память и в его честь спеть последнюю погребальную песню, нению.

В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ

Конечно, никакой он был не Бельведеров, в графе «имя-фамилия» от самого его рождения значилось Дурново Алексей Олегович, место появления на свет – город Череповец. Нормальная семья: папа, мама, старшая сестра. Все очень далекие от искусств и наук люди, самых прозаических профессий. Дурново Олег Валерьевич, отец, всю жизнь прослужил участковым милиционером, не то, что звезд, осколков метеоритов с небес не хватал, вышел на заслуженный отдых в чине старшего лейтенанта. Мать, Таисья Филипповна, соответственно, до пенсии – регистратором в паспортном столе. Сестра Валентина забралась по социальной лестнице немного повыше, хотя иные скажут: тоже мне, высота, заведующая захолустного, ни в каком виде не привилегированного детского садика. А не скажите! На деле ведь должность трепетная, особенно в девяностые. Если с полсотни детишек накормила и призрела, уже спасибо. Спросите, откуда сии обстоятельства вообще известны? Забегу немного вперед: N-скому карлику, единственному из всех пациентов, была дозволена переписка с ближайшими родственниками, почему, поймете скоро сами. Продолжим, однако.

Младший сын Алеша для здоровой советской семьи Дурново оказался клеймом. Вроде бы ничего позорного, подумаешь, карлик и карлик. Не горбун, не страхолюд, вроде Квазимодо или Гуинплена, даже на редкость милый ребенок, пухленький, голубоглазый, светловолосый, только не растет. А во всем прочем: и умненький, и послушный, и бойкий когда надо, сообразительный чертенок. Он особенно и не болел, хотя известно – карликовость все же опасная патология, сопутствующие отклонения бывают тяжелыми, – наблюдали его, но ничего угрожающего жизни не нашли. Ни даже признаков глухоты, ни склонности к инфекционным заболеваниям. Диагноз его, синдром Марото-Лами, был не из самых худших, хотя и никак неизлечимым, дисплазия неустранима, лишь поддается временному облегчению. Карлики этой группы сравнительно высоки, вот и Леше Дурново с годами удалось вырасти аж до ста тридцати сантиметров. Однако принципиально отношения к его физическому недостатку данное обстоятельство не изменило. Не родные его были тут виной, Алешеньку, единственного сыночка, кровиночку, жалели и обожали, конечно, более всех мать, но сыграли свою роль устоявшиеся реалии и представления советского, сверх разумной меры политизированного быта – никуда не денешься и из песни слова не выкинешь.

Сработало некое атавистическое начало, что при тогдашнем культурном уровне нарочно не желали замечать, маскируя и вуалируя прореху так называемым образом нового социалистического человека. Я отнюдь не пытаюсь сказать, дескать, советская культура была не на приличествующем цивилизованному обществу уровне – по сравнению с нынешними условиями все равно, что поставить рядом упадочный западно-римский, имперский стиль и безобразия Аттилы. Но многие вопиющие дыры в сознании и воспитании, которые нельзя было компенсировать за счет благоприобретенной интеллигентности, как бы выносились за рамки существования. Вроде бы совершенный коммунистический тип уже появился и проявился, если не присматриваться, не разглядывать пристально, то отдельных представителей его можно бы и принять за людей «грядущего века». Спортсмены, космонавты, летчики-испытатели, Харламовы, Роднины, Терешковы, Гагарины, герои своего времени. Оно и правильно, герои должны быть. Не слушайте того, кто шипит из-под замшелой колоды: мол, горе той стране, которой эти герои нужны. Потому, герои нужны не стране, – страна, в понимании разнородной народной гущи, и без них обойдется превосходно, как обходилась не раз. Герои нужны совсем для другого дела: они как бы обязательная закваска, без которой не взойти никакому тесту, ни на хлеб, ни на сладкие пироги. А будет лишь противная расползающаяся масса из безвкусной муки и воды, с голодухи не помрешь, но и есть такое блюдо тоскливо.

Отсюда, некоторая власть стереотипных клише о красивом, высоком, здоровом человеке, уже не будущего, но желательно, чтобы настоящего, так сказать, бодрый бег во главе паровоза, который вперед летит. Советское общество не любило ущербных и инвалидов, потому что не готово было решать милосердные проблемы в корне, и оттого предпочитало не замечать. Делать вид, что их как будто бы нет вовсе. Не от умышленного жестокосердия, но из-за не состыковок в массовом сознании. В понимании страуса – если засунуть голову в песок, то можно, при наличии воображения, надежно спрятаться от погони. А там… вдруг повезет, и все ущербные инвалиды, ежели ими не заниматься никак, в одночасье канут в небытие сами собой, и более никогда не отважатся появляться на свет, знаменуя своим отсутствием полную победу…э-э-э, да вот хотя бы… социализма в отдельно взятом государстве.

Как следствие, семья Дурново подверглась частичному остракизму. Не то, чтобы… Но, все-таки. Шепотки, слушки, косые переглядывания, перемигивания. Оба родителя пристойного среднего роста, старшая дочка вообще акселератка, как-то положено нынешним скороспелым деткам. Спрашивается, откуда? Или еще ехиднее, от кого? А если все же от законного мужа, то нет ли у одного из супругов тайного порока? Скрытого алкоголизма, например? На людях-то пьют в меру, по праздникам и в получку, как все. Но в каждой избушке свои погремушки, что происходит за дверями квартиры, когда те закрыты? От любопытных соседей отбою не было. Сочувственно слушали и кивали, деланным сопереживанием вызывая простодушную Таисью Филипповну на откровенность, правда, без сенсационных разоблачений – в основном жалобы на судьбу-злодейку, на какой-то якобы цыганский сглаз (ходила с животом и на беду не подала цыганенку-нищему), на недоучек-врачей (неужто, нет лекарства? а еще передовая медицина называется, других-то лечат, каким-то гормоном роста, не иначе, по блату). Маленький Алеша поневоле был центром всей этой непрекращающейся возни и шумихи. Не мудрено, чем еще развлекаться провинциальному рабочему человеку? Что ему, передовицы «Правды» обсуждать, что ли, в кругу друзей и семьи? Кроме местного заводского клуба и местных же сплетен, всегда однообразных, вращающихся по однажды и навсегда заданному кругу, ничего и нет. В смысле необходимой духовной пищи. А хочется. Алеша Дурново был потому темой бесконечной, никогда не надоедавшей, всегда осязаемо пребывавшей в наличии, чуть ли не гордостью квартала – а вот у нас что есть! – редкостной белой вороной у всех на виду.