Книга Я люблю.Бегущая в зеркалах - Мила Бояджиева

— Приходилось, увы… Я был совсем еще зеленый, когда на моих глазах погиб человек — мой сверстник, тоже мальчишка, ушел под лед, а я не сделал и шага, чтобы протянуть ему руку. Он кричал, молил о спасении… Я тогда ничего не понял, но вскоре после этого спас своего врага, вернее, помог ему выжить. А враг оказался другом, да нет — Учителем.

— Учитель?! Он был иранец, старик? — вспыхнула Алиса.

— Старик, но не иранец. Русский. И многое тогда, почти три десятилетия назад, точно напророчил и мне и миру… Ты тоже, Лизонька, я слышал от Альбертаса — волшебница оказалась? Да я всегда знал: с тобой ничего не может происходить просто так, все со значением, с особым смыслом. Не того полета птица.

— Неужели ты не видишь, что я уже целые десять лет сражаюсь за право на обыкновенность! И мечтаю, в сущности, о том же, что и любая нормальная женщина — о любви, доме, детях. Детях, которых у меня никогда не будет…И знаешь, что еще страшно — кажется, я приношу несчастье тем, кто заботится обо мне…

Остин зашагал по аллее, рассматривая кустики роз.

— Садоводческие успехи у вас здесь огромные. На цветы мадемуазель Грави влияет чрезвычайно положительно. И Альбертас мне про твои успехи рассказывал. Это ведь не всем дается — целительная энергетика. Особенным. Кстати, недавно у меня была продолжительная беседа с Арманом. Оказывается мой протеже и твой доктор-чудодей Динстлер, развил бурную деятельность, которую я по-дружески, немного финансировал. Строительство новой клиники, самостоятельная отработка новой методики — он оказался не таким уж растяпой — круто взялся за дело. — Остин умолчал о внезапной женитьбе Динстлера и какой-то странной подоплеки всей истории с преображением робкого молодого человека в хваткого организатора и хозяина. — Ну ладно, здесь у вас просто версальский парк. Мы еще осмотрим каждый кустик, а сейчас, уж прости — мне пора на вызов — сама же сказала — «служба спасения».

6

На кухне, где Алиса привыкла ужинать с Дорой, пахло запеканкой с пармезаном. Ждали Остина, но было уже поздно, а он так и не появился.

— Хорошо, если еще сподобился поесть где-нибудь, а то, бывало, признается невзначай: а у меня, старушка, два дня крошки во рту не было. Не дело это. Сказала бы ему, Алиса, не мальчик уже. И доктор Жулюнас за его сердце сильно опасается. Но и слышать не хочет — я, говорит, заговоренный, двужильный — и за себя и за других кому должником остался, поработать должен… А что за работа такая? Не бедный. Может отдохнуть, посидеть дома и чтобы ребятишки вокруг бегали… — Дора раскатывала на металлическом листе тонкое тесто для медового печенья. Алиса, чувствуя, что начинает дремать, неотрывно смотрела в пасть очага, где танцевал, смачно похрустывая осиновыми поленьями, веселый огонь. Сбоку бубнил никогда не отключаемый Дорой маленький телевизор. «Он у меня заместо часов, надо же как-то время знать, да и что в мире-то происходит. А то сижу здесь, среди кастрюль, как крыса в норе» — объясняла она хозяину.

«…Истекает срок предъявленного ультиматума. Всего 24 часа остается жить шестнадцатилетнему узнику, захваченному в заложники мафией. Сейчас мы покажем вам уникальный документ — киноролик, подброшенный неизвестным в нашу студию. Это обращение преступников к отцу юноши, является, по нашему мнению, прямым упреком органам правопорядка, проявляющим до сих вопиющую беспомощность. К вам, стражи порядка и справедливости, обращает этот голос». На экране замелькали черно-белые полосы и камера крупным планом выхватила плечо в кожаной куртке, потом щеку и часть лица, стремящегося отвернуться. «Только теперь я понял, как любил жизнь», — глухой голос и ладони, охватившие голову. «Он плачет, твой сын, он сказал, что любил жизнь, потому что уже не верит, что подонок-отец спасет его. Ты слышишь нас, предатель, ты знаешь, чего мы ждем. Осталось 24 часа. Нам нужен твой труп на Пьяцца дель Пополо. В обмен на этого парня…, - хрипел в плохой микрофон мужской голос. — Мы хотим проучить всех, кому захочется открыть рот».

Алиса не слышала комментариев Доры. Мысленно она была уже далеко — в кирпичном подвале с деревянным столом и охапкой сена, на которой, свернувшись клубком, лежал незнакомый парень. Она видела как дрожат его плечи, как за ним с лязгом захлопнулась дверь. На улице было ослепительно ярко — свет словно исходил от разогретого солнцем камня. Глухие низкие стены, узкая пустынная улочка, разморенная жарой — ни кустика, ни деревца. Небольшое окно, закрытое бурыми жалюзи и облезлая надпись: «Caffa comikus». Шелест резины по булыжнику, приторможенный велосипед, босая нога на педали. Под сетчатой багажной сумкой, набитой подгнившими плодами манго, темнозеленый номерной знак: Siz 037 ОК. Все. Алиса очнулась от настойчивого сигнала, сверлящего ее мозг.

— Быстрее, быстрее! Надо сообщить Остину… — она не сомневалась, что видела именно то место, которое безуспешно разыскивает полиция. — Да где же он, Дора, где искать?

Она позвонила Лауре — телефон молчал. Альбертасу — он сказал, что давно не видел Брауна. «Где же, где?» — Алиса чувствовала, как включился внутри часовой механизм, отсчитывая убегающие минуты. Ничего не решив, она увидела себя в зеркале, застегивающей жакет.

— Куда ты, Алиса? — Ночь на дворе, — засуетилась Дора.

— В полицию. Скажи Остину если вдруг вернется.

Она уже выводила из гаража «фиат», когда увидела в свете фар запыхавшуюся, машущую ей руками Дору.

— Беги скорее — он сам звонит!

Алиса сбивалась, торопилась, рассказывая Остину о «картинке». Молча выслушав, он коротко скомандовал:

— Никуда из дома не выходить! Заприте двери. Никому, слышишь, никому не открывать. Ждите меня — скоро буду.

Прошло не менее двух часов. Все это время Алиса просидела на краешке стула у двери так и не расстегнув жакет. Она снова и снова «прокручивала» свое видение, стараясь рассмотреть новые детали, но увы — канал информации где-то заклинило, связь оборвалась. И она даже стала сомневаться в точности запомнившихся деталей и цифр.

— Живо — в машину, — распорядился Остин, ворвавшись в дом. Она вздрогнула, не узнав его в первую минуту. Доры так и стояла с открытым ртом в столбняковом изумлении у захлопнувшейся двери. Алиса и тот, кто несомненно был Остином, но и все же — чужаком, — исчезли.

Незнакомая машина на полной скорости несла их к аэропорту. Сидящий за рулем мужчина прекрасно соответствовал итальянскому слову «жиголо» или французскому «сутенер»: мелкий аферист из тех, что вечно крутится возле ночных притонов, предлагая девочек, наркотики или запрещенную игру в рулетку. Оранжевые брюки-клеш, яркая рубаха с какими-то пальмами, золотые перстни и сверкающая фикса под ниточкой усов. На запястье правой руки, сжимающей руль, массивные «золотые» часы, а сверху, до самого локтя роспись татуировок, изобилующая именами и фразами в духе придорожных туалетов, из которых Алиса отчетливо различила одну: «мама, я люблю тебя».

— Ох, ну и напугал ты нас, Остин. Вот это карнавал! Ты что, подрабатываешь в театре и сегодня дают «Вейтсадскую историю»?