Книга "Сталинский питомец" - Николай Ежов - Марк Янсен

1. О настроениях. Они в основном определялись следующими причинами:

а). После назначения меня в Н[ар]комвод в апреле месяце 1938 г., я целиком окунулся в работу Наркомата. Началась навигация при полном провале зимнего судоремонта, (к началу навигации вышло не более 40% судов, многие из них становились на повторный ремонт) — все это заставило меня отдавать почти все время Наркомводу. Во всяком случае, с 13-го апреля ровно два месяца я почти не ходил в НКВД. Через месяц я уже почувствовал нелады в работе НКВД. Все поплыло самотеком и в особенности следствие. Фриновский никогда не был полноценным замом, а здесь это сказалось вовсю. Я этого не скрывал и перед ним. Говорил в глаза. Заставлял заниматься всеми делами Наркомата, а не только ГУГБ. Практически из этого ничего не вышло. Помнится, я говорил об этом с Молотовым, однажды при Вашем очередном звонке ко мне в кабинет — говорил Вам.

Особенно, однако, чувствовалось тогда, что аппарат НКВД еще не дочищен. Я об этом также не однажды говорил Фриновскому. Просил его заняться чисткой. Просил без конца у Маленкова человека на кадры. Фриновский чистку оттягивал тоже ссылкой на отсутствие проверенного кадровика и ждал его прихода. Однажды раздраженно в присутствии многих, и Фриновского в том числе, я потребовал личные дела сотрудников тогдашнего 4-го отдела чтобы заняться этим самому. Конечно, из этого ничего не вышло. Опять запарился во множестве текущих дел, а личные дела сотрудников продолжали лежать. Должен для справедливости сказать, что кое что я и в это время подчищал и подчищал немало. Однако за следствием не следил, а оно оказалось в руках предателей.

Все это перегружало и без того перегруженную нервную систему. Стал нервничать, хватался за все и ничего не доводил до конца. Чувствовал, что Вы недовольны работой Наркомата. Это еще ухудшало настроение.

Казалось, что надо идти в ЦК и просить помощи. У меня не хватило большевистского мужества это сделать. Думал выкручусь сам.

б). Решающим был момент бегства Люшкова. Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал, ну теперь нас крепко накажут.

Это был настоль очевидный и большой провал разведки, что за такие дела естественно по головке не гладят. Это одновременно говорило и о том, что в аппарате НКВД продолжают сидеть предатели. Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время. Естественно, что это еще больше ухудшало настроения. Иногда я стал выпивать. На этой почве появилась ртуть. Это еще хуже сказалось на физическом состоянии.

Вместо того, чтобы пойти к Вам и по честному рассказать все, по большевистски поставить вопрос, что работать не в состоянии, что нужна помощь, я опять отмалчивался, а дело от этого страдало.

в). Затем начались дела с моим аппаратом (Цесарский, Рыжова и др.) и, наконец, семейные дела. По совести Вам скажу т. Сталин, что дела с Цесарским и Рыжовой я считал тогда происками нечестных людей. Думал даже так, что бьют по людям которые со мной пришли в ЧК, только для того чтобы ударить по мне. Считал, что хотят взять реванш за тот разгром который я учинил, плохо-ли хорошо, вражеским кадрам в ЧК и вне его.

Перебирая отдельные факты я их обобщал и делал вывод, что ведется какая то организованная линия на мою дискредитацию, через это чтобы опорочить так или иначе людей которым я доверял.

Даже к этому прибавлялось[153]ряд фактов, где я прямо подозревал попытку дискредитировать меня через мою родню. Несколько месяцев тому назад, я например, случайно узнаю, что в наружной разведке работает мой племянник. Сам он портной, до этого работал на фабрике, неграмотный и никак не подходит к этой работе. Распорядился выгнать его с работы. Недавно узнал, что он получил в ЧК квартиру. Как мне говорят, его специально вызывал Заковский и всячески устраивал ему все удобства. До недавнего времени комендантом в одном из наших объектов работал брат. Характеристика его Вам известна. Я о нем рассказывал в связи арестом Воловича. Это полууголовный элемент в прошлом. Никакой связи я с ним не поддерживаю с детства. Просил несколько раз Фриновского вышибить его с работы и дал ему характеристику этого человека. Он все время тянул, обещал вызвать переговорить, не торопиться. Недавно узнаю, оказывается и этот успел получить квартиру. Подозревал, что это не простое подхалимство, тем более что многие из этих «подхалимов» знали мое отношение к такого рода делам. Наконец семейные дела. Вы об них знаете.

Во всем этом я оказался не прав. Переживал очень и очень тяжело. Мне всегда казалось, что я знаю, чувствую людей. Это самый пожалуй тяжелый для меня вывод, — что я их знал плохо. Я никогда не предполагал глубины подлости до которой могут дойти все эти люди.

Переживаю и сейчас тяжело. Товарищи с которыми дружил и которые, показалось мне неплохо ко мне относятся, вдруг все отвернулись словно от чумного, даже поговорить не хотят.

Все это конечно сказывалось на настроениях и сказывается, хотя в другой форме сейчас.

г) Переживал и назначение в замы т. Берия. Видел в этом элемент недоверия к себе, однако думал все пройдет. Искренне считал и считаю его крупным работником я полагал, что он может занять пост наркома. Думал, что его назначение, — подготовка моего освобождения.

д) Наконец (я так думаю), не малую роль во всем этом сыграло мое физическое состояние. За два последних года напряженной, нервной работы, в сильной степени напрягли всю нервную систему. Обострились все восприятия, появилась мнительность.

Вот пожалуй все о причинах настроений. Во всем виноват я и только я.

2. О моих грехах перед ЦК ВКП(б) и перед Вами тов. Сталин.

а) Я уже говорил Вам, что еще задолго до назначения т. Берия у некоторых людей в аппарате и главным образом у Фриновского были предубежденные отношения к Грузинским делам по линии ЧК.

Трудно припомнить все факты (их много), однако я чувствовал это очень часто. Пожалуй, я не ошибусь если скажу, что у Фриновского это обострилось после известных показаний Сефа, о которых он узнал от Багирова. Первое время я думал, что это просто известная ведомственная ревность, поскольку Грузинский ЧК не всегда соблюдал служебную субординацию. Затем я стал думать и даже спрашивал у Фриновского, не были ли плохими его личные взаимоотношения с Гоглидзе в бытность Фриновского в Грузии. Казалось и это отпало. Однако критическое отношение не исчезало. Фриновский, например, мне очень часто говорил: «ну все кто работал когда-либо в Закавказье обязательно пройдут по каким-либо показаниям в Грузии, липуют там дела» и т. д.

С назначением т. Берия эти настроения Фриновского как нельзя лучше совпали с моими. В первый же день его приезда из ДВК сразу заговорили о Берия (он еще тогда не знал о назначении). Видя мое минорное отношение к назначению он довольно откровенно разговорился о моей будущей плохой жизни от Берия. Затем эти разговоры в разное время с некоторыми перерывами продолжались вплоть до последнего времени (последняя встреча с Фриновским во время ноябрьских праздников). Прямо говорю, что эти разговоры приняли недопустимую форму демонстрации против т. Берия.