Книга Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

Помню, например, представителей одной известной московской купеческой семьи. По русским законам владельцы фирм, которые просуществовали 100 лет, автоматически получали дворянство. Обычно было принято отказываться от подобного перехода из сословия в сословие. Представители этой фирмы не соблюли традиционного правила и не отказались от дворянского звания. Немедленно все двери лучших купеческих домов, где они раньше бывали желанными гостями, наглухо и навсегда захлопнулись перед ними. Бывали у нас иногда не на званых обедах и представители другого купеческого рода, состоявшего даже с нами в родстве. Эта семья сказочно разбогатела в течение последних 20-ти лет. В начале этого столетия она фактически владела уже двумя городами, но ее представители уже не принимались в узкий круг купеческой знати» (9; 55–56).

Необходимо подчеркнуть, что Бахрушин говорит лишь о «купеческой аристократии», «лучших домах», «узком круге купеческой знати». Некоторые наши увлеченные современники распространяют эту этику на все купечество: «У русских предпринимателей существовал негласный кодекс чести, осуждавший все виды развития паразитического, ростовщического и спекулятивного капитала. И отношение всех слоев «почтенных» предпринимателей к спекулянтам, перекупщикам, процентщикам, пытавшимся нажиться путем различных махинаций и обмана, было крайне отрицательным». Вот так. Купеческий сын пишет лишь об этике «купеческой аристократии», а потомок фабрикантов Прохоровых уже переносит это на «все слои «почтенных» предпринимателей».

Немного погодя мы еще вернемся к вопросу об этой этике.

Современники иной раз отмечали, что описанными тремя типами купцов исчерпывались три их поколения: купеческие роды, в отличие от дворянских, не были устойчивы. Родоначальники, люди кондовые, старого закала, наживали капиталы ценой тяжелого труда и суровых самоограничений, довольствовались малым, откладывая копейку к копейке и экономя на самих себе. Сыновья ворочали отцовскими капиталами, смело, но с осмотрительностью пускаясь в предпринимательство, а иной раз и в рискованные операции, не боясь новшеств, прибыли получали огромные и жили широко. Внуки легкомысленно бросались в аферы, в делах разбирались плохо, да ими и не занимались, передоверяя управляющим, кутили без меры, швыряли деньги на ветер и быстро проживались. А правнуки уже оказывались людьми небольшого достатка, служащими коммерческих фирм, людьми свободных профессий, скромными чиновниками, а то и просто приживалами и шутами у новых поколений купечества. При этом, кажется, имела место тенденция к снижению устойчивости купеческих родов на протяжении XVIII–XIX вв.; во всяком случае, исследователь генеалогии московского купечества А. И. Аксенов отметил эту тенденцию применительно к купцам 1-й гильдии. Среди 153 первогильдейских фамилий конца XVIII в. 43 функционировали на протяжении одного поколения, 56 – двух, 46 – трех, всего 6 – были в четвертом поколении и в двух случаях состояние в купечестве растянулось на 5 поколений (4; 127). По московским первогильдейцам середины столетия картина примерно та же: из 103 фамилий 47 оставалось в гильдии на протяжении одного, 39 – двух, 12 – трех и только 5 – четырех поколений (4, с. 136). Недаром в заведенные (по аналогии с дворянскими) в 1807 г. купеческие Бархатные книги для первостатейных, или знатнейших, купеческих родов вносились фамилии, внук которых мог доказать, что его отец и дед «без явной укоризны» занимали место в высшей гильдии: три поколения уже считались критерием продолжительности рода.

В качестве доказательства кратковременности существования «купеческих династий» можно привести ряд громких московских фамилий начала ХХ в., которые у всех на слуху. Основатель династии Морозовых начал свою деятельность в начале XIX в., после московского пожара; Бахрушины хотя и происходят из зарайского купечества XVIII в., но основатель московской династии А. Ф. Бахрушин стал московским купцом с 1835 г.; Найденовы происходили от посессионных мастеровых и начали торгово-промышленную деятельность во время французского нашествия. Третьяковы, происходившие из старинного, но небогатого купечества из Малого Ярославца, объявились в Москве в конце XVIII в.; такова же история династии Щукиных из Боровска; Прохоровы начали промышленную деятельность в конце XVIII в.; Алексеевы появились в списках московского купечества в середине XVIII в.; Куманины стали московскими купцами в 1790 г.; Шелапутины открыли московскую торговлю в 1792 г. в свечном ряду; Солдатенковы стали купцами с 1797 г.; Якунчиковы стали известны своим предпринимательством не ранее середины XVIII в.; Хлудовы, из крестьян Рязанской губернии, известны с 1824 г.; первый Боткин пришел в Москву из Торопца в 1791 г.; род Мамонтовых вел начало с конца XVIII в.; Абрикосовы получили фамилию в 1814 г.; Гучковы занялись промышленностью в конце XVIII в.; Крестовниковы появились в Москве из Оренбурга в начале XIX в.; это же относится и к костромским Коноваловым; Вишняковы появились в Москве из Кашина в 1762 г.; нижегородцы Рукавишниковы стали известны в Москве в XIX в.; Рябушинские значились в московском купечестве с 1824 г. Можно и далее перечислять фамилии – Губонины, Кокоревы, Тарасовы, суть дела это не меняет: все эти роды нового происхождения, а прежние, допетровского или петровского времени, канули в Лету.

Разумеется, в отличие от дворянства, такая незначительная устойчивость купеческих родов связана была с экономическими факторами: потрясения на отечественном или заграничном рынке, неосторожная предпринимательская деятельность, изменения в конъюнктуре приводили в лучшем случае к сползанию в низшие гильдии, а то и к возврату в «первобытное состояние». Разорившийся дворянин все равно оставался дворянином, передавая свое дворянство детям, а разорившийся и не имеющий возможность заплатить гильдейские сборы купец переставал быть купцом. Но любопытно, что Аксенов отметил и чисто физиологический спад: в фамилиях, находившихся на стадии подъема или достигших первогильдейства, рождаемость была выше, нежели в родах, клонившихся к экономическому упадку, вплоть до их пресечения (4; 136).

К концу XIX в. старое «кондовое» купечество вообще начинает вытесняться дельцами нового типа, унаследовавшими от своих предшественников только гибкую совесть. Аристократ древнего рода барон Н. Е. Врангель со скуки (в буквальном смысле этого слова) пустился в предпринимательство, оказавшись к 1900 г. председателем правлений Амгунской золотопромышленной компании, спиртоочистительных заводов, Российского золотопромышленного общества, Электрического общества «Сила», директором Алтайского, Березовского, Ленского и Миасского золотопромышленных товариществ. Стало быть, он знал ситуацию в предпринимательстве изнутри. В своих «Воспоминаниях» он рассказывает о многих дельцах разного типа, в том числе о своем предместнике по двум из перечисленных обществ: «Российскому золотопромышленному обществу, – пишет он, – принадлежали почти все паи Амгунской золотопромышленной компании и несколько тысяч акций Ленского общества, так что я стал в первом председателем и во втором – членом правления. И тут открылось невозможное. Мой предшественник, как распорядитель Амгунской компании, продал почти за семь миллионов ничего не стоящие паи этого товарищества и, как председатель Российского, их у себя же купил. Фокус этот, стоивший Российскому обществу почти шесть лишних миллионов, был проделан, конечно, с согласия членов правления этого Общества» (44; 280). Недурная проделка купца с его «твердым купеческим словом». Скоробогач-выскочка, беззастенчивый биржевой спекулянт, а не Третьяковы, как раз стали типичными фигурами в «динамично развивавшейся» России. Такими, как описанный Врангелем Ахвердов, искавший нефть в окрестностях Грозного, готовый продать участок ввиду грозящего разорения и неожиданно баснословно разбогатевший благодаря забившему фонтану нефти: «Извержение продолжалось больше года и принесло владельцу фонтана десятки миллионов. Позже он продал свое дело компании Лежуа за десять миллионов и уехал жить в Вену. Десять лет спустя он умер в Петербурге в общей палате Мариинской больницы для бедных, не оставив после себя ни копейки. Свое громадное состояние он потерял на биржевых спекуляциях» (44; 264–265).