Книга Информация - Мартин Эмис

Тремя часами раньше Гвин сидел на корточках возле корта рядом с великим Буттругеной в прохладных просторах клуба в Ирличе.

Великий человек выглядел даже старше, чем по телевизору — когда его показывали в королевской ложе или в окружении знаменитостей, или когда он выходил, как это случалось каждый год, чтобы поздравить очередного победителя теннисного турнира «Ролан Гаррос». Он был старше и резче. На самом деле он выглядел почти таким же свирепым и тупым, как какой-нибудь кровожадный скат или глубоководный угорь после более или менее удачного убийства (пока что — никакого яда, никаких непробиваемых панцирей). Гвин ничего этого не почувствовал. У него было дело и конкретная цель. И если в голове у Ричарда Талла все время звучало нечто вроде блюза, то мелодии в голове Гвина подчинялись другим музыкальным ключам, они были незамысловаты. Гэвин любезно представил их друг другу в баре, и потом они не спеша пошли по длинному подземному коридору, стены которого были сплошь увешаны фотографиями знаменитых теннисистов или знаменитостей, играющих в теннис. Здесь были телеведущие, звезды «мыльных опер», альпинисты, члены королевской семьи (Гвин провел немало времени в Ирличе, недоумевая, когда же Гэвин достанет свой фотоаппарат. Но, возможно, на стенах просто не осталось места). Великий Буттругена сильно подворачивал правую ногу: подошва правой теннисной туфли была почти полностью видна.

— Поработаем, — сказал он.

И они начали.

С точки зрения траектории и силы удары великого человека справа и слева были совершенно одинаковы, но удар справа был плоским, а удар слева — резаным, так что мяч с глухим свистом пролетал над сеткой. Нимало не смущаясь, Гвин прыгал и метался на задней линии, демонстрируя катастрофически беспорядочную игру. Постепенно великий человек ослабил силу и глубину своих ударов. Через десять минут он указал на скамейку и заковылял к ней, покачивая головой.

— Не понимаю, — сказал он, глядя на стойку сетки. — Вы совершенно бездарны.

— Я знаю, мне еще многому надо учиться.

Великий Буттругена поднял брови, как будто пожал плечами: ядовито, насмешливо.

— Ни малейшей надежды.

— Я знаю, мне придется немало поработать.

— Чего вы хотите? Потратить уйму денег, чтобы стать капельку лучше?

Буттругена сидел на скамейке — свирепый, старый, красивый и угрюмый. Он побеждал французов на грунте и австралийцев на траве. Он был звездой задолго до нынешней системы звезд. Теперь он обучал девятнадцатилетних юнцов, имевших собственные самолеты.

— Дело в том, что я хочу выиграть у одного-единственного игрока. И мне пришло в голову, что, может быть, вы… ну, понимаете, дадите мне несколько советов.

Буттругена выказал заинтересованность.

— Он играет не намного лучше меня. Обычно он выигрывает шесть — три, шесть — четыре. Удар слева у него довольно слабый, но…

Одним движением руки Буттругена прервал Гвина:

— Ладно. Это мы можем сделать за пять минут прямо здесь, а потом уйдем с корта. Хорошо?

— Отлично.

— Вы богаче его? Кто покупает мячи?

Потом, с влажными после душа волосами, Гвин съел кусочек кекса и выпил чашку «эспрессо»: скорее из чувства долга (долга доставлять себе дорогостоящие удовольствия), а не потому, что ему хотелось есть или он был сластеной. Затем он зашел в магазин спорттоваров, делая вид, что осматривается. Отсюда было отлично видно девушек в приемной: светловолосые шведки и южноафриканки в ярких спортивных костюмах, их загар бледнел от света люминесцентных ламп. Гвин прошел мимо них, отрывисто кивая и улыбаясь, со своей необъятной спортивной сумкой.

Выйдя из здания, он свернул направо, где разрешалось парковаться таким членам, как он. Рядом находились стройплощадка и заброшенный паб (Гвин заглянул в окна паба: внутри он выглядел так, словно лет тридцать тому назад тут произошла криминальная разборка). Гвин пошел дальше. С некоторой тревогой, но все равно пошел. К водительской дверце его машины прислонился здоровенный негр в длинном черном кожаном пальто. Что еще? Гвин подошел быстро и решительно, на ходу доставая ключи: деловой человек с ясной целью.

— Извините. Это моя машина.

Они улыбнулись друг другу. Чернокожий парень не тронулся с места.

— Теннис, — заявил он.

— Верно, — сказал Гвин. — У меня только что был урок.

— Ни фига.

— Извините?

Парень расстегнул пальто. К подкладке пальто был пришит специальный карман, в котором находилась бейсбольная бита. Парень вытащил ее двумя пальцами и поставил биту на землю.

Гвин почувствовал желание броситься наутек, но желание это было лишено юношеской прыти: далеко он все равно бы не убежал.

— Хочешь, поучу бейсболу?

— Нет, спасибо, — прошептал Гвин.

Негр отступил в сторону:

— Нет? Не хочешь? И этого не хочешь?..

Гвину ничего не оставалось, как шагнуть вперед. Он физически ощущал свой затылок — волосы то ли съежились от страха, то ли стали бурно расти, чтобы прикрыть, защитить беззащитную скорлупу его черепа. Он отключил сигнализацию и открыл дверь и слышал, как бита со свистом рассекает на удивление уплотнившийся воздух.

_____

Настало время поделиться хорошими новостями с Джиной.

— У меня плохие новости, — сказал Ричард. — Ты помнишь Энстис? Только не нервничай. Она умерла. Наглоталась снотворного. Вернулась домой и приняла целую пачку.

Конечно, это не были исключительно хорошие новости, и вначале Ричард почувствовал себя несчастным. Допустим, Энстис упомянула его в предсмертной записке и Джина об этом узнала. Допустим, полиция нашла ее дневник, Ричард знал, что Энстис вела дневник. Но, похоже, он вышел сухим из воды. Ничего не поделаешь. Что было, то было. И никто никогда не убедит его, что у Энстис был лучший выбор. С другой стороны, у Ричарда была возможность поразмышлять о том, почему так много писательских женщин кончают жизнь самоубийством или сходят с ума. И он пришел к выводу: потому что писатели — это страшный сон. Писатели — это ночной кошмар, от которого невозможно проснуться. Писатели полны жизни, когда они одиноки, но они делают жизнь своих близких невыносимой. Ричард понял это теперь, когда перестал быть писателем. Теперь он был просто кошмаром.

— Это хорошие новости, — поправила Джина. — Хорошие.

— Джина!

— По крайней мере, все позади.

— Что?

— Сам знаешь.

— Ты знала? Откуда?

— Она мне сказала.

— Кто?

— А ты как думаешь? Это было, когда я ездила к маме, помнишь? Когда я вернулась, я нашла адресованное мне письмо на девяти страницах. Со всеми подробностями.

— Ничего не было. У меня не получилось, клянусь.