Книга Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках - Михаил Одинцов

Окопы, доты и дзоты четырнадцати обороняющихся дивизий Воронежского фронта через ряды колючей проволоки и минные поля ощетинились пушками и пулеметами в заранее пристрелянное пространство. Тысячи танков ударили с юга. Но оборона устояла… Обозначилось направление главного удара — на Обоянь и Корочу. И тут на земле и в воздухе от снарядов и пуль, танков и самолетов стало тесно. Смерть опять торопилась собрать новую подать — косила бойцов и офицеров, сжигала танки и пушки, снимала с неба самолеты. Земля перемешалась с травой, ломаным железом и кровью. Пролитой крови не хватало остудить накал борьбы, и от людской ярости леса вначале заволоклись дымом, а потом вспыхнули огнем — загорелись…

Капитан Челышев снова вел свой полк в бой. Прошло всего несколько часов вражеского наступления, но землю около шоссе, идущего на Обоянь, уже не узнать: пропала зелень трав и желтизна начинающих колоситься хлебов. Черные дымы пожаров, пыль от движения войск — маскирующая состав колонн и одновременно указывающая издалека на их присутствие. Дымящаяся, перепаханная снарядами, но еще более родная и любимая земля России.

Линия фронта встретила его многоярусным заградительным огнем. Он впервые видел, чтобы зенитная артиллерия была вплотную подтянута к передовым подразделениям и защищала не отдельные районы, а, видимо, ставила перед собой задачу не пустить чужой самолет через линию фронта. Прорвавшись через первый рубеж огня, уклоняясь маневром от все новых и новых залпов, Челышев искал танки на заправке. Данные о них были неточными, а место приблизительным. Воздушный разведчик не успел передать все, что увидел: замолчал на полуслове и не вышел из этой пляски огня на свою территорию. Теперь ему надо было найти танки, еще не развернувшиеся в боевой порядок. Для полка нужна была групповая цель. Глаза искали. Руки и ноги автоматически делали свое дело. А в голове, помимо войны и дела, появилась новая тревога. Тревога не за свои, солдатские жизни, а за жизнь тех, родных ему людей, которые были тут, на земле.

«Внизу, в этих горящих и дымящихся деревеньках, превращенных войной в ад, где сейчас царили бесправие и произвол, наверное, есть жители — дети, женщины и старики… Где они, бедные, сейчас прячутся?… Танки могут быть и между домами, и в домах. Бить их придется, где они окажутся… Прости, земля. Простите, люди, если вам будет больно…»

— «Горбатые», я — Беркут. Танки вижу. Смотрите левее полета у лесочка.

Около ста желто-зеленых камуфлированных коробок, прикрываясь от наблюдения с севера дубовым бором, заправлялись. Над скопищем танков, бронетранспортеров и заправщиков — пыль и сизый от выхлопа работающих моторов воздух.

— Пошли в атаку. Все израсходовать в один заход…

Танки увидели падающих на них пикированием

«илов». Стали защищаться.

…Огонь на огонь…

Маслов шел в замыкающей эскадрилье и больше всех видел, в каком аду шел полк Смотрел и удивлялся: «Оказывается, даже в таком огне возможна жизнь. Жаль, что не для всех, но во всяком случае для большинства… Пока только двух нет, может быть, еще и выберутся на свою территорию?»

Маслова беспокоил уход домой. Из прикрывающих «яков» уже никого не осталось. Всех связали боем «мессершмитты», и теперь его «хвосты», кроме собственного огня стрелков, некому было прикрыть. Предчувствие не обмануло его. Не успел он закончить выход из атаки, как огонь зенитной артиллерии оборвался, а стрелок взволнованно доложил:

— Командир, истребители, их много.

— Не тарахти. Насколько много? Где они?

— Пикируют сверху… Штук десять.

— Ладно. Беркут, истребители! Придержи скорость. Я пойду змейкой.

— Давай, я их вижу. До своих десять километров. «Две минуты полета. Две, ну три атаки, а у себя будет легче…»

Первая атака… Враг осторожничал: в атаку все сразу не пошли — одни атакуют, а вторая половина охраняет.

Вторая атака… Поменялись местами: первые пошли вверх, вторые пикируют. Впереди один «ил» загорелся. Маслов подсказал летчику:

— Давай тяни, сейчас будет линия фронта…

«Мессеры» приготовились к новой атаке. Но тут с земли поднялся огненный смерч. Он видел, что стреляли все и всё, но не по штурмовикам, а, наоборот, в их защиту. Он благодарно улыбнулся: «молодцы зенитчики», оглянулся назад: «мессершмитты» уходили вверх. В огонь не пошли. Убедившись, что под крылом своя территория, Челышев успокоенно спросил своего стрелка:

— Борода, как там?

— Порядок. Одного «сто девятого» сбили, наверное, с земли. Наш горящий сел.

О том, что самолет горит, Матвей понял сразу. Стукнуло чем-то тяжелым по «илу»; запах пороха, бензина и завихрения дыма в кабине… Испуга не было. Закрыв форточки фонаря, он надвинул очки на глаза и вспомнил, что командир перед этим передал по радио: «…до своих десять». Значит, теперь совсем рядом линия фронта, и надо будет сразу садиться… Горело где-то сзади, а может, и снизу. До земли несколько метров. Промелькнули внизу окопы… Посмотрел вперед… как будто ровно, препятствий нет… «Сажусь!…» Кран шасси на выпуск. Выключил мотор… Увидел перед собой окоп, а «ил» уже зацепился за землю. Потом со скрежетом отскочил от бруствера и, пролетев метры инерции, уткнулся мотором в землю. Ранее сносимое назад ветром полета пламя кинулось на кабину, но фонарь защитил летчика.

Не дыша, расстегнул привязные ремни и замки лямок парашюта. Закрывая лицо перчаткой, Осипов открыл фонарь и выскочил из кабины на плоскость в огонь. Побежал по крылу, сердце разрывалось, хотелось вдохнуть, но вдох был равносилен самоубийству… Мир огня кончился. Под ногами земля. Вдох. Еще десяток сумасшедших прыжков, и его ударило в спину горячим воздухом взрыва, сбило с ног. Снова вскочил и побежал, но услышал крик:

— Стой, летчик! Стой!… Теперь уж не торопись, а то на мины набежишь!… Давай сюда!…

Матвей остановился. Легкие, как кузнечные мехи, усиленно накачивали в тело кислород. Невдалеке, под мрачным облаком взрыва, соединяясь с небом черным столбом дыма, умирал его крылатый танк.

У окопа, видневшегося сзади «ила», сидели люди и махали ему руками…

— Я — командир батальона… Закуривай…

— Лейтенант Осипов.

— Видим… А другой сгорел?

— Нет. Я один был. Это одноместная машина. Их немного еще осталось, вот и долетываем. Так что никто не погиб. Только вот лицо немного щиплет.

— Твой самолет у нас перед глазами сегодня четвертый, а живой — ты первый… Счастливчик…

— Невелико счастье, коль упал и чуть не сгорел.

— «Чуть» на войне не считается… Тут такое бывает, что не поймешь, кто и куда летит, чей падает и кому победа принадлежит. Иногда по сто—сто пятьдесят самолетов в одном «клубке» вертятся. Попробуй разберись. А ты — «чуть». Напугал ты нас здорово: несся чертом на окоп. Когда ударился о бруствер, думали, всем будет крышка. Вон колеса валяются, оборвало их ударом.