Книга Люди полной луны - Александр Экштейн

— Что вам от меня надо? — устало спросил он у Степы Басенка и присутствующего здесь же, в кабинете для допросов СИЗО, Саши Старикова.

— Вообще-то все, что мы не знаем о твоей преступной деятельности и что тебе удалось скрыть от следствий в прошлые судимости. Но ладно, — снисходительно махнул рукой Степа Басенок, — черт с ним. Ты вот нашему гостю из Москвы, — Степа каким-то торжественным жестом указал на Сашу Старикова, — расскажи о Хонде, Клунсе и похищенном из его квартиры антиквариате, а после поможешь мне разобраться в некоторых вопросах, связанных с криминальным миром нашего города.

— Вербуете, да? — угрюмо проговорил Италия.

— Вербуем, — охотно согласился Степа Басенок. — Работа такая, людей от людей защищать.

— Я все расскажу — Италия неожиданно почувствовал даже какой-то душевный подъем. — И в дальнейшем буду рассказывать, и…

— И мы сделаем так, что твоим адвокатам, хотя и с трудностями, удастся доказать твою невиновность и добиться освобождения, — хмыкнул Степа. — Хотя у нас на тебя доказательств воз и маленькая тележка.

— Я выйду на свободу, и меня застрелят возле ворот СИЗО, да?

— Может, и застрелят, — не стал отрицать такой возможности Степа, — а может, и не застрелят, может, у тебя инфаркт будет или ты под машину попадешь… Тут ты, Италия, сам решай, от нас никакая информация не уйдет на сторону. — Степа на мгновение задумался и уточнил: — Во всяком случае, мы будем стараться, чтобы не ушла, а ты уж сам плавай в этих водах, в конце концов ты акула, а не малек.

— Ладно, — буркнул Италия. — Что надо?

— В первую очередь — Клунс, — начал Саша Стариков.

— Кто его повесил, я не знаю, и никто из наших не знает. На его хату навел Хонда. Я с ним в оренбургской зоне года три сидел, а Калифорния с ним пару раз на этапе встречался. Когда взяли хату, Хонда сказал, что ему доли не надо, а лишь какой-то свиток, «Некрономник». Я, кстати, сразу заподозрил, что дело нечистое — рукопись надо, а доли не надо. Сую Комбату рукопись и говорю — посмотри. Тот вытащил ее из футляра металлического и стал смотреть. Вижу, мандраж его давит, запихнул все обратно и говорит: ты вор, а я старик, послушай меня, отдай это Хонде, с узкоглазым лучше не ссориться, ну и… — Италия замолчал, отвернувшись, стал смотреть на стену. Оперативники не торопили его, понимали, набивает себе цену. Наконец, после длительной паузы, разочарованный Италия сказал: — Я свиток не отдал, конечно, забрал себе, это Комбат не справится, а я уж как-нибудь бы разобрался. Вырвал листы, штук восемь, из арабской книги XVI века, какой-то Хабибул-чучмек писал, уже два года толкнуть их не могу, и сунул в футлярчик этот. Крышку закрутил, парнишка один рукастый ее запаял и пайку кислотой под цвет футляра в идеале подогнал, кстати, футляр не золотой, но я такого металла не знаю. Отдал я его Хонде, и он свалил с концами, но Клунса он не убивал, зачем ему это нужно? Он бы его тогда сразу убил и забрал этот футляр, с нами хаты не бомбил бы.

— И где этот свиток? — Сашу Старикова вдруг охватило сильное волнение. Так было с ним всегда, когда он чувствовал, что идет по правильному следу.

— Свиток? — самодовольно переспросил Италия, поняв, что его акции растут в глазах оперативников. — Свиток-то… — Он откинулся немного назад, и в это время забитую железом массивную дверь, открывающуюся внутрь, кто-то резко толкнул, и она со всего маху ударила Италию по затылку. Тот сразу же, как мешок с песком, свалился с табуретки на пол.

— Кравчук! — В кабинет заглянул молодой, усатый, с явной печатью деревенского мировоззрения на лице прапорщик-контролер СИЗО. — Кравчука тут не было? — испуганно спросил он у мрачно смотревших на него сыщиков.

— Кравчука, говоришь? — Саша пощупал пульс у Италии и, не обнаружив его, заорал: — Молнией врача сюда! Если его через секунду не будет, то и тебе, и Кравчуку мало не покажется!

Самые лучшие специалисты-балыковеды села Петрушина изготовили сто пятьдесят килограммов разнообразнейшего филейного балыка из осетра, белуги, сазана и нежнейшей сомятины. Два недавно выловленных осетра плавали в фонтане бывшего пионерлагеря «Дружба», который по окончании сезона отдыха служил садком для местных рыбаков, там же резвилась стая из тридцати стерлядей и невесть как попавший в эту высокородную компанию заполошный черномазый бычок весьма крупных размеров. А в другом фонтане, другого, соседствующего с «Дружбой», пионерлагеря «Солнечный», по дну меланхолично променадничали отборнейшие, устрашающих размеров раки. А в селе Покровском, чаще всего называемом несведущими людьми Неклиновкой, потомственный мастер гнал знаменитый на всю страну самогон неклиновский перцовый. Ростовская область без этого самогона — как Марья без Ивана, Волга без Руси, молоко без коровы, счастье без несчастья. Если бы правительство России обратило свои взоры на технологию изготовления и качество неклиновского перцового и запустило его в промышленное производство под контролем местных умельцев, где бы было шотландское виски, золотая текила, куда бы скрылась столичная водка завода «Кристалл»? Не буду говорить, где бы они оказались. Да! Одновременно с рыбаками Петрушина, мастерами Покровского бастурмоведы Мокрого Чалтыря, что рядом с южной столицей региона, Ростовом-на-Дону, потеряли покой и сон, дабы триста килограммов заказанной бастурмы были того же армянского качества, какого у грузин бывает вино, определяемое ими оценкой «для себя». Поверьте, это совсем другое, чем «для продажи». И четыре двухсотлитровые бочки вина «для себя» уже транспортировались в сторону Таганрога. И это были не просто вина, это было киндзмараули — одна бочка, саперави — одна бочка, «Алазанская долина» — одна бочка и, наконец, хванчкара — одна бочка. Наряду с этим в сторону Таганрога, через Москву из Франции, двигались четыреста ящиков бордо урожая 1951, 1953, 1957-го и, для особо капризных, 1949 года. Что, конечно, чистейшей воды пижонство при наличии вина «для себя» из Грузии. Куры, утки, гуси, индюшки, юные и задорные поросята уже были собраны в одном месте и ждали своего смертного часа. Да! Тысячи бутылок разноцветного шипучего донского вина охлаждались в подвале и ждали своего решительного, целебного, утреннего наступления на похмельные головы. Да что же это такое?! Да! Глория Ренатовна Выщух и Самвел Тер-Огонесян готовились к свадьбе.

Даже далай-лама был слегка потрясен, несмотря на тысячелетия мудрости, выглядывающие из-за его спины. Хорузлитно-лунитная оболочка, внутрь которой попал правитель Тибета, позволяла видеть небо. Толщи земли как бы и не существовало, более того, небо из хорузлитно-лунитного пространства выглядело совсем другим, сильно отличающимся от неба, рассматриваемого с поверхности Земли. У далай-ламы, получившего великолепное светское образование и посвященного в самые сокровенные знания Индии, Китая и своей страны, прекрасного астронома, даже закружилась голова от восторга и благоговейного трепета. Он кое-что начинал понимать, увидев, как сама Вселенная приблизила к нему свое лицо. Небо из хорузлитно-лунитной оболочки было гораздо насыщеннее доселе неизвестными далай-ламе звездами и планетами, звезды не походили на звезды, видимые с поверхности, далай-лама увидел даже звезды черного цвета. При этом звезды и планеты окружали его со всех сторон, как будто он стоял на стекле в середине мироздания. Хорузлитно-лунитная оболочка отрицала преграды в контактах с небом, и поэтому куда бы далай-лама ни взглянул, он везде натыкался взглядом на Вселенную. Луна казалась огромной и близкой, протяни руку, и дотронешься. Он увидел семь спутников, сопровождающих Юпитер, и пульсирующее красное пятно, передвигающееся от полюса к полюсу, да и сам Юпитер как бы пульсировал, как бы дышал, сжимаясь и разжимаясь. Далай-лама вдруг понял, что Юпитер опасная и грозная планета, основная в небольшой Солнечной системе. Отсюда из хорузлитно-лунитного мира как-то лучше понималась и виделась ее миниатюрность, более того, она казалась даже искусственной.