Книга Чертовар - Евгений Витковский

По традиции, корни которой грядущие историки будут разыскивать в седой древности, праздник «Зеленые Фердинанды» начинается на Арясинщине задолго до рассвета в ночь накануне последнего ноябрьского понедельника, а готовятся к этому празднику хозяйки еще того ранее: нужно загодя укупить дешевых сортов икры, лучше паюсной, но в крайнем случае сгодится и щучья; испечь из нее подовые икряники, сварить к этому делу в красном, паточном баварском квасе гусиные яйца, запастись кнышами с топленым салом, прихватить толику зеленого вина, лучше всего царёва орленого пенника штоф, либо полштофа, по способностям и по потребностям, и прежде, нежели взойдет на небо зеленая утренняя звезда по имени Фердинанд, уже сидеть на берегу речки Тощая Ряшка, ногами при этом непременно к воде, а теменем предположительно к звезде. Далее полагается, когда о восшествии на небо звезды Фердинанд оповестят особые черные петухи, сразу выпить стопку пенника, закусить икряником, облупить гусиное яйцо, шелуху бросить в реку, и тут же вторую стопку под оное яйцо в себя отправить, сказав при этом заветные слова: «Фердинанд, а Фердинанд! Зачем ты только в это Сараево ездил, а не пошло бы оно на хрен вообще-то, а, Фердинанд?..» Так потребно сидеть на берегу Тощей Ряшки, повторять все, о чем выше рассказано, вплоть до полного истребления припасов и до полного просветления мозгов и небосклона.

Именно в таком порядке нынче праздновала Арясинщина загадочный для будущих фольклористов праздник «Зеленые Фердинанды», поминая героически погибшего водяного. И никому на берегу Тощей Ряшки не было дела, что в полусотне верст к северо-востоку, в глубинах непроходимого болота Большой Оршинский Мох, гибнет транспортный самолет-герой «Солодка-новгородец». Но дело до этой трагедии было самому умостившемуся на краю небес Зеленому Фердинанду, и он, как вспомогательный знак зодиака, ну никак не мог позволить этой трагической случайности превратиться в дурной конец для нашего романа.

Самолет тяжело состриг вершины обезлиствевших ив и осин, а потом печально лег на брюхо во вспенившуюся болотную жижу; затонуть ему тут было непросто: хотя и возвышался он на высоту шести — или семиэтажного дома, но крылья были у него, чай, не этажеркины, да и площадь фюзеляжа была скорей сравнима с хорошим футбольным полем: такие махины даже в тверских болотах тонут с трудом. Лег самолет с упором на левое крыло, в результате все его внутренние палубы перекосило градусов на тридцать, и если б не осмотрительно запущенные присоски, которыми был снабжен вездеход Богдана — иначе машина разнесла бы своим весом все внутренние переборки «Солодки», да еще и снаряды могли сдетонировать — пришлось бы тогда сочинять историю о втором прилете тунгусского метеорита. Но — пронесло. Люди повалились друг на друга; в кучу-малу попал и черт Антибка вместе со все более воняющим Кавелем Адамовичем Глинским «Истинным», чье тело во избежание разных путаниц и самозванств с рога у черта снято так и не было. Одни трехгорбые верблюды проявили полное спокойствие и остались стоять на косой поверхности столь же равнодушно, как и на ровной.

Из груды ругающихся тел выскользнула сперва невесть как возникшая тут Васса Платоновна в обнимку с неизменной тыквой, следом, мотая головой во все стороны, выполз ненарочный кашинский колдун Фома Арестович, а потом из глубин кучи раздался истинно богатырский кряк: это Варфоломею надоело лежать под живыми и мертвыми телами, и он решил встать. Куча распалась на части, Варфоломей действительно встал, и быстро вытащил наружу сперва брата, а потом и академика. Федор Кузьмич, занявший на время экспедиции по замирению Дебри позицию наблюдателя, кажется, не нуждался в помощи вовсе. Следом над поверженными воздвигся во весь свой небольшой росточек чертовар, да и остальные понемногу как-то встали на ноги. Ну, или на четвереньки, уж кто на что сумел.

— Вот и «бинго»… — пробормотал Богдан, — Однако ж сели, да еще и живы, кажется. Дальше дело техники. Самолет, однако, жалко — такая леталка могучая. Как-нибудь ее отсюда поднять надо будет. Может, чертовой жилой обвязать, да и поднять?

— Уй-ю-ю-юй!.. — взвыл Антибка, услышав про чертову жилу. Пресвитер церкви Бога Чертовара понимал, что без этого промысла чертоварное дело невозможно, как и чертоваропоклонничество, но и про собственную жилу тоже помнил. Отдавать ее во имя спасения летающей крепости он все-таки не хотел.

— Да уймись ты! — бросил Богдан, — у меня без твоей жилы в буртах полверсты лежит непроданной… Так что есть на что подвесить. Было бы — к чему… Кондратий Хароныч! Кондратий Хароныч! Давай своим трехгорбым команду — выбираться будем.

Какую команду дал селекционер своим питомцам, да и вообще дал ли какую-нибудь — осталось неизвестным, но трехгорбый белоснежный красавец сверкнул в тусклом свете аварийного освещения шелковым мехом, опускаясь перед Богданом на колени. Богдан оглянулся. На верблюде было еще одно место, какого-то спутника он мог взять с собой. Оставив без внимания собачий взгляд Давыдки, чертовар приказал:

— Каша… взбирайся. Арматуру с тебя уже снимать можно, один Кавель теперь под Холмогорами кочует, другой, видишь, при нас: как протухнет, так мы и его утилизируем. Так что ты у нас теперь безопасный. Залезай, Каша, залезай. Поедем домой. Поедем в Россию.

— Богдан Арнольдович, — подал голос академик, взбираясь на другого верблюда на пару с Федором Кузьмичом, — а ведь сегодня, судя по моим записям, для Арясинского края — день-то не простой. Сегодня празднуют в народе «Зеленые Фердинанды».

Богдан разбирался с упряжью верблюда — где там загубник, где мартингал, — и поэтому слушал плохо. Однако Гаспар Шерош был не тем человеком, которому он, мастер-чертовар, мог бы не ответить.

— А, последний понедельник ноября… Как же, знаю. Вообще-то у нас теперь Фердинанда в любой день кто хочешь празднует, оно и разрешено, если соблюдены все надлежащие церемонии, но… да, сегодня и есть Зеленые Фердинанды, точно. А что?

Академик уже устроился в седле и зачитал по тексту собственной записи в книжке, вынутой из-за голенища сапога:

— «А еще в день Зеленые Фердинанды отверзаются тропы болотные, и единый раз в году просыхает дорога на приболотный гуляй-город именем Россия, что стоит сокровенно при неверной реке Псевде, через Большой Оршинский Мох протекающей. Есть при Яковль-монастыре поверье, из уст в уста инокинями передаваемое, что прорекла блаженной памяти игумения Агапития: «Не будет земле Арясинской покоя, доколе Россия не отыщется», в смысле — город Россия, тот, что на болоте стоит. Богдан Арнольдович, мы ведь через болото идти сейчас будем, непременно ту речку неверную, Псевду, переходить придется, так может быть, нам и таинственный этот город хоть издали себя покажет, вы как думаете?

Чертовар окончательно расстегнул и выбросил сложные самостягивающиеся кандалы, которыми от греха подальше всю эту ночь был скован Кавель: правая рука с его же правой ногой, левая рука — с локтем опять же правой руки, ну, и несколько перекрестных, вспомогательных. Кавель с ненавистью проводил взглядом цепи, отброшенные рукой Богдана в металлическую даль коридора. Там они должны были бы упасть и зазвенеть, однако вместо этого послышался глухой удар, а следом за ним — дикий, заковыристый, матросский мат, притом выкликаемый звонким детским голосом. Юная Юлиана Кавелевна полагала, что и ей на борту постепенно погружающегося в трясину самолета тоже не место. Вместе с безымянным штурманом, не переставая материться по поводу всяких тут летающих, ёптнть, мерзостей, она прибрала к рукам крайнего в колонне верблюда, прыгнув в седло так, будто от самого рождения только и делала, что шла в атаку, в разведку и в болотные дали верхом на любимом трехгорбом, других ездовых животных, ёптнть, никогда не признавала.