Книга Клеопатра - Карин Эссекс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это очень важно. Я сама должна прийти к Цезарю и побеседовать с ним. Он звал на эту встречу именно меня.
Архимед запротестовал:
— Клеопатра, это чрезвычайно опасно. Тысячи людей Ахиллы остались в Пелузии, и тысячи сейчас находятся на пути в Александрию. И мы еще не знаем, кто верховодит на море. Ты должна послать посредника. У нас есть множество возможных кандидатов, но Клеопатра — только одна. Если что-нибудь случится с тобой… — Он умолк. Он не мог высказать то, что хотел. Помолчав, Архимед продолжил: — Если что-нибудь случится с тобой, власть окончательно перейдет к Цезарю, к евнуху Потинию или к твоему брату. И кто скажет, что будет хуже для Египта?
Клеопатра не знала, заподозрил ли ее любовник, что у нее на уме, или просто старался защитить ее как родич. Она надеялась, что ей удалось скрыть от него план, который начал вырисовываться в ее голове. Это началось с осознания того, что она ощущала слабый трепет всякий раз, слыша имя «Юлий Цезарь». Это имя казалось ей благозвучным и певучим, и она обнаружила, что мысленно повторяет его снова и снова. Ей нравилась та явственно заметная дрожь, которая пробирала при звуках этого имени каждого, кто произносил его. Даже если говорящий пытался выразить пренебрежение, в его голосе все равно звучал благоговейный страх.
Клеопатре казалось, будто она знает этого человека. Ее восхищение Цезарем зародилось еще в ту пору, когда она была девочкой восьми или девяти лет и, сбегая на базар, подслушивала разговоры о его доблести в политических делах, на поле боя и в любви. Она обращала пристальное внимание на его известные всем деяния и при любой возможности ловила слухи о его частной жизни. Вскоре ей начало чудиться, будто весь мир зачарован этим человеком, поскольку его личная жизнь была предметом всеобщего обсуждения повсюду — или, по крайней мере, там, где жили цивилизованные люди. Клеопатра размышляла над действиями Цезаря, пытаясь сложить кусочки мозаики, составлявшие его неоднозначную личность. И теперь она должна встретиться с ним — хотя бы только затем, чтобы проверить, верны ли ее предположения относительно этого человека.
— Кто может доставить меня в город? — спросила она.
Прежде чем Архимед успел выразить новый протест, Аполлодор предложил:
— Мне кажется, я сумею обеспечить тебе безопасное путешествие к побережью Александрии, царица. Мы можем взять небольшой эскорт из твоих людей — людей, которые не будут болтать языком, если говорить прямо, — к морю, где нас встретит мой корабль. Мы войдем в гавань, на близкое расстояние от берега, и, когда уже начнет темнеть, спустим маленькую шлюпку и доплывем на ней до берега. Я пошлю заранее по суше весточку одному из моих товарищей, который легко протащит нас мимо портовой охраны — под видом беженцев или купцов, которые хотят поутру продать на рынке всякую мелочь. Однако ты должна изменить внешность, иначе возникнет большой риск, что тебя узнают. Не так-то легко скрыть царское величие, — с долей гордости произнес он.
— Значит, будем придерживаться этого плана, — кивнула Клеопатра. — Ты можешь послать письмо Цезарю?
— Да, оно будет отослано с тем самым человеком, который поедет в город сушей.
— Писец! — позвала Клеопатра.
Архимед смотрел на нее с тревогой и заботой.
— Клеопатра, я знаю, что тебя теперь ничто не остановит. Но я просто хочу, чтобы ты знала, что я против.
— Родич, мне кажется, у меня нет выбора. Я собираюсь предстать перед Цезарем. Я хочу, чтобы он знал, что ему придется считаться со мной, прежде чем он предпримет какие-нибудь неотвратимые шаги в пользу моего брата. Ведь Птолемей, несомненно, поведал ему, что я предательница, нарушительница воли отца, сумасшедшая или что-нибудь похуже.
— Напиши это греческими письменами, так хорошо, как только сможешь, — сказала Клеопатра писцу, который так быстро примчался на ее зов, что едва не расплескал чернила.
Усевшись на пол, писец начал тщательно выписывать под диктовку царицы.
Гаю Юлию Цезарю.
Мне сообщили о бесчестном убийстве Помпея, совершенном Потинием, регентом брата моего, чье предательство заставило меня, законную царицу Египта, удалиться в изгнание из опасений за свою жизнь. Мой отец и я были гостями Помпея в те времена, когда вы были соправителями, а твоя дочь Юлия только что сделалась супругой Помпея. Юлия стала мне отличной подругой в тяжелые дни изгнания. Я могу удостоверить, что ее и ее супруга в те давние счастливые времена связывала глубокая взаимная любовь. Надеюсь, эти слова порадуют тебя ныне. Что касается Помпея, то мне ненавистно то коварство, которое проявили его убийцы. Он искал убежища в Египте, ибо в начале этой войны Потиний действовал по отношению к нему как друг, предоставив ему корабли и армию. Это произошло совершенно против моего желания и здравого смысла. В отличие от регентов моего брата, я не верила, что Помпей, который еще восемь лет назад, во время моего пребывания в Риме, казался человеком, отошедшим от активной жизни, может победить прославленного военачальника, покорившего Галлию и Британию. Я оказалась права, но в тот момент моя власть была узурпирована регентским советом, и поскольку я боялась за свою жизнь, то уже тогда намечала совершить побег из Александрии.
Теперь я тайно возвращаюсь в город и надеюсь найти способ проникнуть во дворец, чтобы встретиться с тобой. Я желаю продолжить дело моего отца, который был другом и союзником римского народа, и готова внести свою долю в выполнение этого договора. Истории о великом Юлии Цезаре прославляют его мудрость, его милосердие и его честность. Именно эти благородные качества я ожидаю узреть, когда мы встретимся лицом к лицу и заключим — я надеюсь — нерасторжимый дружеский союз.
Искренне твоя,
Клеопатра VII, Царица Двух Царств Египта.
* * *
Архимед последовал за Клеопатрой в шатер, воспользовавшись привилегией любовника.
— Неделю назад мы готовились к войне и смерти. Мы сделали любовное безрассудство гимном прощания с жизнью, — пробормотал он.
Клеопатра не хотела встречаться с ним взглядом.
— Это был один из самых важных уроков в моей жизни, — ответила она. — Я никогда не смогу строить планы ради себя или моей страны, потому что наша общая судьба тесно сплетена с судьбой Рима. Его рок диктует мне выбор пути. Я должна склониться перед его волей, как склонялся мой отец, его отец и многие поколения наших праотцов.
— Боги — жестокие пряхи, оплетающие нас нитями горя и забот, как будто мы всего лишь веретена для них, — подхватил Архимед, беря Клеопатру за руку и прижимая к груди.
Она была рада укрыться в его объятиях, потому что так он не видел ее лица.
— Быть может, в конце концов все это обернется к нашему благу, — промолвила Клеопатра. — Я буду молиться Афине, искусной ткачихе, о мирном завершении этого ковра, который сейчас выглядит лишь картиной горя.
— Возможно, не следует молиться богине войны о мирном исходе дела, — возразил Архимед, целуя ее в лоб.