Книга Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Дейдра Макклоски

знаем все, что нужно знать для удовлетворения и защиты потребителей. Поэтому представляется правильным и целесообразным передать регулирование экономики государству - то есть государству выступить, по блестящей риторике Джона Кеннета Гэлбрейта 1952 года (которая закрепила это понятие в сознании американских демократов), в качестве "уравновешивающей силы", совершенно беспристрастного арбитра между профсоюзами и бизнесом.

Дело в том, что предубеждение против посредника, босса, банкира - если оно выходит за рамки дешевой болтовни, а это часто происходит, - может остановить все открытия, совершенствование и творческое разрушение. Смит и Шумпетер оказываются в тупике. Воцаряется глупость. Ее нужно опровергнуть, и в Великобритании XVIII века это было сделано.

 

Глава 33. Как и елизаветинская Англия В целом

Не только у Шекспира современный буржуа и его торговая деятельность вызывали презрение в скороспелой Англии, принявшей буржуазию. У елизаветинского драматурга Кристофера Марлоу в 1592 году Барабас, презренный мальтийский еврей, невежественно вопрошает: "Кто нынче в чести, кроме как за богатство?". Мы должны презирать такое отношение. Не менее презренный губернатор Мальты в пьесе, напротив, заявляет, как и положено аристократу, что "честь покупается кровью, а не золотом", хотя ни Барабас, ни губернатор не проявляют особого почтения к чести.¹

Популярная в ту же эпоху комедия Томаса Деккера "Праздник сапожника", по утверждению литературного критика Дэвида Бевингтона, напротив, является пробуржуазной: "Ни одна пьеса лучше не воспевает буржуазный Лондон"². Я думаю, что это не совсем так, да и Бевингтон тоже - не в том смысле, в каком вскоре стали понимать слово "буржуазный". Герой пьесы Деккера, Саймон Эйр (ок. 1395-1458 гг.), в действительности был драпировщиком, который в 1445 г. стал лорд-мэром Лондона. Пьеса Деккера 1599 г., в которой профессия Эйра переходит к сапожному делу, была представлена королеве Елизавете, и ее успех, возможно, спровоцировал Шекспира на написание "Виндзорских веселых жен". Эйр в пьесе - "профессор нежного ремесла"... простого сапожного дела, шутка, распространенная в то время и сохранившаяся в XIX веке, обращенная к нелепости сапожника, который должен быть "нежным", то есть рожденным в семье, занимающей высокое положение в Великой цепи бытия. Я уже отмечал, что это слово "первоначально употреблялось как синоним слова noble", по выражению OED, так же как gentil во французском и gentile в итальянском языках.³ В пьесе абсурдность названия столь скромной работы "нежной" подчеркивается снова и снова (1.30, 1.134, 1.219, 3.4, 3.24, 4:47, 7:48). Любопытная фраза Эйра "Я не принц, но благородно рожден", взятая в форме из "Орландо Фуриозо", а в применении к Эйру и "неженскому ремеслу" - из современного романа, подчеркивает степень возвышения Эйра в социальной иерархии.⁴ Само имя "сапожника" - Эйр - является омонимом голландского eer или немецкого Ehre, "честь" в аристократическом смысле, что, должно быть, забавляло Деккера, выходца из Голландии. (Фамилия драматурга - Деккер - голландская даже по написанию и означает [крыша] "Тэтчер", приятная историческая ирония. Деккер демонстрирует свое голландское происхождение, показывая точное знание языка купеческой республики, столь раздражавшей аристократическую Англию).

В пьесе восхищает почетная иерархия и ее стабильность, а не буржуазные потрясения, созидательное разрушение и волна гаджетов, которые были в почете в XVIII и особенно в XIX веке. Бевингтон отмечает, что Эйр Деккера "не является "средним классом" в понимании XIX века, поскольку его ценности упрямо и гордо остаются ценностями его ремесленного происхождения"⁵ Эйр начинает как веселый и снисходительный хозяин, резко высказывающийся лишь однажды (7.74, 7.77-78) - и то по незначительному вопросу о том, сколько пива он собирается купить, чтобы вознаградить своих рабочих. И таким он остается. Никакой он не остроумный предприниматель.

Лорд" мэр называется так потому, что в силу занимаемой должности он становится рыцарем. Возможно, в соответствии с историческими фактами о Саймоне Эйре драматург никогда не возводит его в ранг сэра Саймона. Хотя Эйр быстро поднимается до олдермена, до шерифа и, наконец, до лорда-мэра, до самого конца пьесы он говорит простым прозаическим языком, а не чистым стихом, пятью тактами в нерифмованной строке. В елизаветинской драме было принято, что комические фигуры, стоящие ниже дворянства и аристократии, обычно не говорят стихами.⁶ Подмастерье Эйра Ральф Дампорт, например, отправляется на военную службу во Францию, что облагораживает человека. Как говорит Генрих V перед Азенкуром: "Ибо тот, кто сегодня со мною кровь прольет, / Будет мне братом; будь он не так гнусен, / Этот день его состояние смягчит".⁷ Простой подмастерье Ральф, получивший в пьесе разговорные строки только после того, как решено, что он будет служить в армии, говорит пустым стихом. Когда же он возвращается с войны, теперь уже грустным и комичным калекой, то для демобилизованного и денобилизованного Ральфа это уже проза (18.15). Жена Ральфа Джейн, благородно сопротивляясь ухаживаниям настоящего джентльмена, пока ее муж-пролетарий находится на войне, тоже тем самым поднимается над обыденностью прозы.

Романтический герой пьесы Роуланд Лэйси - племянник самого великого графа Линкольна, а значит, неженка по крови. Он переодевается в нежного голландца Ганса, чтобы тайно ухаживать за Розой Оутли, дочерью сэра Роджера Оутли, который в самом начале пьесы является лорд-мэром. Фальшивый Ганс говорит на комичном англо-голландском языке и плебейской прозой. То, что Роуленд вначале воспринимается как непутевый или даже голландский человек, парадоксальным образом подчеркивает его глубоко унаследованное английское благородство, как это происходит с расточительным Бассанио в "Венецианском купце" или с трусливым принцем Хэлом в "Генрихе IV" (который вскоре сменит своего отца и станет Генрихом V, благородным не только по крови). Аристократу, особенно молодому, было бы неприлично утруждать себя трезвым благоразумием и воздержанностью, свойственными простой буржуазии. Кровь покажет. Когда в конце пьесы выясняется, что "Ганс" - это Роуланд Лейси, племянник графа, которого посвящает в рыцари сам король, это возвращает нас к благородству английского чистого стиха.

И так во всем мире. Каждый персонаж с помощью языковой формы занимает свое место в великой цепи бытия. Например, Эйр и его остроумная жена Марджери, обращаясь к сапожникам-подмастерьям, используют привычное "thou" (как tu во французском языке), а к начальству - формальное "you" (причем "you" для множественного числа в обоих регистрах: vous). Усиление "Великой цепи" прослеживается во всей елизаветинской и ранней якобинской драме и проявляется даже в редких исключениях из нее. Причудливой чертой евреев Барабаса из "Мальтийского еврея" Марлоу и Шейлока из "Венецианского купца" является их красноречие перед социальным начальством. Как отмечает литературовед Линн Магнуссон, комический эффект у Шекспира чаще всего достигается тем, что средний род (а евреи в Европе были в лучшем случае средним родом) пытается говорить шикарно и терпит неудачу.⁸ Подобно Догберри из