Книга Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев

одного безусловного повиновения, не хотело и опасалось людей, из людей сделало слепые и бездушные орудия, пружины… У нас ответственности нет, а есть одна подчинённость.

Подчинённые власти пользуются одной свободой делать, по кругу своих занятий, малые или большие злоупотребления. Но действовать по духу, по разумению своему, по совести своей никто не может» (П. А. Вяземский).

Николай оставил наследнику проигранную войну, до предела расстроенные финансы и множество больных вопросов русской жизни, постоянно откладываемых в долгий ящик. В первую очередь — крестьянский вопрос. Даже реформа управления государственными крестьянами, проведённая П. Д. Киселёвым, вряд ли может считаться успешной. По отзывам самых разных современников — от Корфа до Берви-Флеровского, — она только усилила власть чиновников над земледельцами и увеличила возможности первых наживаться за счёт последних. Что же касается крепостного права («порохового погреба под государством», по формулировке из отчёта III отделения), то «император Николай, при всех своих добрых намерениях… обнаружил такую нерешительность в этом отношении, что деятельность девяти „секретных“, „келейных“ и „особых“ комитетов не имела никаких серьёзных последствий… и лишь деятельность десятого комитета (о западных губерниях)… была не лишена полезных до известной степени результатов»[594]. В целом крепостная система оставалась к концу николаевского правления неизменной. Так и не была запрещена продажа крестьян без земли. Так и продолжали помещики обращаться с крепостными в зависимости от своего нрава и настроения.

По информации III отделения, в 1843 г. «в Смоленской, Тверской, Тульской, Саратовской и в Западных губерниях… от жестоких истязаний помещиков, приказчиков и старост умерло до 40 крестьян обоего пола и 10 беременных женщин разрешились мёртвыми младенцами».

В 1844 г. «[ч]исло крестьян, лишённых таким образом жизни, простирается до 80 человек обоего пола, считая в том числе 18 младенцев, рождённых мёртвыми после наказания их матерей». В 1846 г. «[в] смертельном наказании людей обвинены 20 владельцев и 60 управителей, приказчиков, сельских старшин и писарей. Вследствие этих наказаний умерло: крестьян обоего пола 73 и малолетних 7, рождено мёртвых детей 19 и доведено до самоубийства 8 — всего 107 человек». В 1847 г. «[в] смертельном наказании крестьян обвинено 16 владельцев и 59 управителей, приказчиков и старшин. От жестоких наказаний умерло крестьян обоего пола 54, малолетних 5; рождено мёртвых младенцев 17, доведено до самоубийств 5 человек; всего 81». За предыдущие и последующие годы III отделение подобной статистики не даёт.

Некоторые подробности этих «смертельных наказаний» можно узнать из отчёта МВД за 1846 г.: «Один из крестьян отставного гвардии штабс-капитана князя Трубецкого, отлучившийся из своей деревни для испрошения милостыни, был пойман и закован в железо, а потом за медленную работу бит женою князя Трубецкого несколько раз палкою, а наконец наказан кнутом, отчего он через несколько дней умер. При производстве… строжайшего исследования сего происшествия обнаружено между прочим, что княгиня Трубецкая неоднократно заковывала в железа крестьян и крестьянок, заставляла их в таком положении работать, наказывая чрезмерно жестоко не только розгами, но и кнутом; наказание это она повторяла весьма часто, а над одною девкою продолжала 3 года сряду… По случаю смерти от жестокого наказания крестьянского мальчика помещицы Минской губ. Стоцкой и зарытия его тайным образом в землю мужем означенной Стоцкой… открыто по следствию, что означенная помещица с давнего времени обращается со своими крестьянами крайне жестоко, наказывая их собственноручно за малейшее упущение и даже без всякой с их стороны вины, на каковой предмет она устроила в своей комнате два железных пробоя, из которых один утверждён в потолке, а другой под ним на полу, за которые сверху и снизу привязываются люди для наказания. Означенная помещица в припадке ярости допускала разные неистовства, как то: кусала своих людей, душила их руками, накладывала на шею железные цепи, наливала за шею кипяток, принуждала есть дохлые пиявицы, жгла тело раскалённым железом и зауздывала женщин под предлогом, чтобы они во время доения коров не сосали молока. Муж г-жи Стоцкой по большей части был свидетелем её неслыханных злодеяний, но молчал, перенося и сам нередко грубости и побои жены своей. Сверх того обнаружено, что одна из дворовых девушек, быв подвергаема ежедневно наказанию розгами от 50 до 200 ударов, лишилась наконец жизни и тело сей несчастной сокрыто было г-ном и г-жой Стоцкими в леднике, где при помощи кучера они разрубили оное топором на три части, потом ночью варили тело в котле в продолжение трёх часов, для того чтобы отдать на съедение собакам и свиньям…».

Понятно, что г-жа Стоцкая — дама с психическими отклонениями. Но и вполне душевно здоровые помещики легко пренебрегали законом и моралью, делаясь сущими тиранами. А. И. Кошелёв, сапожковский уездный предводитель дворянства в начале 1840-х гг., вспоминает: «В соседстве моём жил помещик В. И. Ч., человек недурной, пользовавшийся общим уважением в дворянстве, но жестокий в обращении с крестьянами и дворовыми людьми. Его жестокость происходила менее от злости в душе, чем от того, что он считал своим священным долгом учить своих людей порядочному житию, наказывать лентяев и воров и строго взыскивать за всякие проступки. Милосердие, прощение считались им бабьими принадлежностями. Он ходил по крестьянским избам и требовал, чтобы там было всё в порядке, чисто и опрятно. По нескольку раз в год он осматривал лошадей и сбрую у крестьян; и горе тому, у кого скот или упряжь оказывались в неисправности. Нерадивых крестьян он лишал права вести своё хозяйство и отдавал их под опеку, т. е. в полное распоряжение хороших хозяев. Майор Ч., как старый военный служака, особенно любил военную выправку, и у него крестьяне и дворовые люди являлись все с солдатскими манерами. Жаловаться на помещика никто не смел, и житьё людям было ужасное. Так, при земляных работах, чтобы работники не могли ложиться для отдыха, Ч-ов надевал на них особого устройства рогатки, в которых они и работали. За неисправности сажал людей в башню и кормил их селёдками, не давая им при этом пить. Если кто из людей бежал, то пойманного приковывал цепью к столбу… Брань, ругательства и сечение крестьян производились ежедневно. Я счёл долгом внушить г. Ч. о необходимости изменить его образ управления крестьянами и дворовыми людьми под опасением учреждения над ним опеки. Он крайне этим обиделся и изумился, что предводитель дворянства вздумал вмешиваться в его домашние дела, и сказал мне, что давно живёт в уезде, что никогда ни один предводитель не позволял себе подобных внушений и что он хорошо знает свои права и обязанности. К этому он прибавил: что же касается до „гуманности“, то он её считает источником всяких беспорядков и бедствий, и что о