Книга Большая Засада - Жоржи Амаду

Если Зе Луиш переходил границу в выпивке или с проститутками, пьяный или втрескавшийся, Меренсия злилась и колотила его что было мочи, а он и ухом не вел. Она шла искать его, пьяного, на Жабью отмель и препровождала к семейному очагу с бранью и оплеухами. На похоронах она обычно читала заупокойную молитву. Ах, на этих поминках было бы над чем посмеяться и о чем погоревать!

Ее похоронили в спешке, как и остальных жертв лихорадки, чтобы миазмы не распространились в воздухе, не проникли в кровь живых. Набожной Меренсии — она знала толк в катехизисе и молитвах — пришлись бы по нраву похороны с литаниями и восхвалениями. Она заслуживала этого как нельзя более, но в скорбный час ничего не было — ни поминок, ни плакальщиц, ни молитв. Не было даже хора из проституток, говорящих «аминь». Лихорадка убивала быстро, но еще быстрее постыдный страх отправлял покойного на кладбище. Второпях и суете Фадулу едва хватило времени, чтобы пробормотать «Отче наш» на арабском.

12

С похорон Меренсии прошло три дня, и с того момента не случилось новых смертей и никто не заболел в селении, лишенном радости и веселья. Педру Цыган появился в кузнице Каштора Абдуима, неся с собой радость жизни. Он хотел обсудить идею новой пирушки: нужно забыть черные дни, сдержать плач, стереть память о лихорадке, положить конец воспоминаниям о смерти — мертвые воскреснут только в пору Страшного суда.

Сразу после праздника в честь нового сарая Педру Цыган исчез из Большой Засады. Некоторые людишки с длинными языками воспользовались случаем, чтобы наговорить о нем гадостей. Он смылся настолько быстро в страхе откинуть копыта, что даже забыл гармонь в магазине Турка. В час праздника он всегда на месте, рука всегда готова, чтобы получить какую-нибудь ерунду в оплату за музыку, рот всегда распахнут, чтобы выпить за чужой счет. Его обвиняли те, кто завидовал его дару менестреля, свободе, постоянным зазнобам. И эти подлости сразу удалось разоблачить: Педру Цыган вернулся с тем же попутным ветром и притащил с собой хинин и другие лекарства, раздобытые в Такараше, среди запасов на станции, предназначенные для борьбы с перемежающейся лихорадкой и бесполезные в случае лихорадки безымянной и неизлечимой. Он не просто вернулся, он задержался, раздавая жителям профилактические дозы хинина, так что в Большой Засаде все начали мочиться синим.

Дело ясное: проклятие подошло к концу, — и он пошел искать поддержку своей идее закатить пирушку что надо, способную уничтожить хворь и вернуть смех. В кузнице он сдержал свой энтузиазм, вспомнив, что старый Амброзиу, отец Дивы, начал пиршество чумы, но Дива не обиделась, а согласилась с гармонистом: нет ничего лучше хороших танцулек, чтобы развеять пепел и вновь обрести вкус к жизни. «Согласен», — сказал Тисау. Педру Цыган пошел дальше в поисках других сторонников.

13

Дива умерла на рассвете, чистая и безмятежная, распростертая в гамаке, чувствуя горящим телом свежесть тела Тисау, обнявшись с ним, слушая, как он шепчет: «Ай, моя негритянка, моя черная, ах!» Рокот нежных вод, волны на пляже, далекий звук раковин. Она сказал: «Мой белый», — и умерла.

Она подхватила лихорадку, когда уже хотели праздновать окончание эпидемии и назначали дату гулянья. На следующее утро после визита Педру Цыгана Дива пожаловалась на слабость в ногах, жар в лице и боль в кишках. Она промучилась один день и одну ночь.

Лия и Ванже пришли проведать ее и помочь. Ребенка унесли к Диноре, подальше от заразы. Тисау бодрствовал подле циновки, где Дива с каждой минутой уходила все дальше и дальше: ласковые руки, отрывистые слова, он пытался улыбаться, но безуспешно. Он принес в жертву Омолу свинью, зная, впрочем, что это бесполезно, как и два подношения на прошлой неделе. Лихорадка закрыла дорогу духам, открыла дверь эгунам, душам мертвых, и всякое создание, на чей лоб они клали руку, принадлежало им. Тисау знал об этом, но решил, что проклятая одну Диву с собой не унесет. Если он не сляжет с ней на той же циновке, перепачканной рвотой и поносом, то в таком случае он знал, что делать. Сидя тут на корточках, он все обдумал и решил.

Дива тихонько застонала, и снова мать и невестка вытерли ей нечистоты, в то время как Тисау поддерживал ее за грудь. Но от тряпок мало толку, она чувствовала себя грязной и вонючей. Она попросила, чтобы подогрели воду для купания. Лия и Ванже воспротивились: какое купание, когда все тело горит, это абсурдное желание, горячечный бред. «Но ради всего святого», — взмолилась Дива, теряя силы. Тисау приказал послушать ее — пусть это абсурд, бред, фантазии умирающей, но она имеет право на все, что захочет. Он пошел за лоханью.

С нее сняли грязную сорочку, посадили в теплую воду. Ванже и Лия ушли в кузницу, оставив ее наедине с Тисау. Голая, чистая, пахнущая мылом, она захотела, чтобы он лег с ней в гамак, хотела быть с ним рядом.

Под гамаком, неподвижный, уткнувшись мордой в лапы, лежал Гонимый Дух.

14

Смертный вопль, крик Тисау взрезал белое утро, в нем были страх и горе. Он разбудил народ — то же самое случилось, когда летом разлив реки вскипел у истоков и опустошил все вокруг. Какое новое испытание им грядет? Что же, мало им несчастья и страданий?

Занималась заря, и те, кто прибежал, увидели, как лихорадка стремительно ухватилась за ветер — Бог даст, она уже насытилась смертью. Девять покойников, десять с Глорией Марией, — изрядная часть населения этого захолустного местечка. Сложив и вычтя, сбросив со счетов всех, кто умер или унес ноги, они выяснили, что постоянных жителей осталось совсем немного. Они не стали ждать. Безымянная лихорадка, та, что не щадит даже обезьян, рыскала по капитании какао. Выйдя на охоту, она бродила из селения в селение, давала передышку, но никогда не прощалась навсегда.

Впереди показалась Лия, она бежала изо всех сил, кричала, молила о подмоге, звала на помощь Фадула. Быстро образовалась группа из погонщиков, проституток, жителей, которые хотели узнать, что творится. Медленно будто призрак, душа из другого мира, Тисау шел через пустырь по направлению к реке, а за ним бежал пес Гонимый Дух. На вытянутых руках он нес тело Дивы, окутанное утренним светом. Он не отпустит ее одну: там, в глубоких водах, на дне реки простираются земли Аиоки. Святотатство! Мертвых хоронят на кладбище, а живым надлежит плакать и помнить.

Ванже сбил с ног порыв ветра, и она упала в грязь, не догнав Каштора. Она умоляла его уважать смерть, чтить ее неизбежность. Появилась Бернарда и помогла ей подняться. Вихрем, будто дьявольские копыта были у нее на ногах, бежала Корока. На небе видения растворялись в обрывках облаков. Сначала несчастье — потом позор.

Фадул, едва успев натянуть брюки, побежал, чтобы обогнать кузнеца и помешать ему. Он кричал:

— Тисау, ты что, с ума сошел?

Каштор Абдуим не остановился, но и не ускорил шаг: продолжал идти как и шел. Это не был кузнец Тисау, хороший парень, которого все уважают. Это была душа из другого мира. Он прорычал бесцветным, страшным голосом:

— Прочь!

Вокруг него сжимался круг — народ хотел помешать святотатству. Турок подошел ближе всех, круг замкнулся.