Книга Сумеречный Взгляд - Дин Кунц

— Ваш запах, — сказал Хортон нам с Райей, — не производил впечатление зла, как в случае с вонью этих... гоблинов. Но он меня не беспокоил, поскольку отличался от всего, что я когда-либо нюхал. А потом вы начали все разузнавать, выведывать у меня информацию, стараясь делать безразличный вид, задавать вопросы об угольной компании «Молния», и это меня не на шутку напугало.

— Почему? — спросила Райа.

— Потому что, — ответил ей Хортон, — с середины пятидесятых, когда компанию выкупили у прежних владельцев и переименовали, все новые работники «Молнии», с которыми я сталкивался — каждый последний работяга, — смердили до небес! За последние семь-восемь лет я решил, что это дурное место — и компания, и шахты эти, — и я гадал, что за чертовщина там творится.

— Вот и мы гадаем, — сказала Райа.

— И собираемся это выяснить, — добавил я.

— В общем, — закончил он, — я опасался, что вы можете представлять для меня опасность, что вы можете замышлять что-нибудь мерзкое по отношению ко мне, так что мой приход сюда и разнюхивание ваших дел были просто актом самозащиты.

* * *

Спустившись вниз, мы все вместе приготовили обед, пустив в ход нехитрые продукты, которые у нас имелись, — пожарили яичницу, порезали колбасу, приготовили жаркое и тосты.

Райа забеспокоилась, чем кормить Ворчуна, постоянно облизывающегося, пока кухня наполнялась восхитительными ароматами.

Но Хортон сказал:

— Ну, мы просто дадим ему четвертую тарелку, то же самое, что сами будем есть. Говорят, это вредно для здоровья собаки, если она ест то же, чем питаются люди. Но я всегда его так кормил, и, глядя на него, не скажешь, что ему эта еда пошла во вред. Поглядите на него — да он рысь догонит и обгонит. Дай ему яичницы, колбасы, жаркого — только тоста не надо. Тост для него слишком сухой. Он любит булочки с черникой, яблоком, особенно с голубикой, если в них много ягод и если они хорошо пропитались.

— Жаль, — сказала Райа, явно изумленная. — Булочек-то у нас и нет.

— Тогда он уплетет все остальное, а я, как домой вернемся, побалую его пирожком из овсянки или чем-нибудь еще.

Мы поставили Ворчуну тарелку на пол возле задней двери, а сами сели за столом на кухне.

Снег — по-прежнему кружащийся пышными хлопьями, увеличивающими сугробы лишь на доли дюйма в час, — кругами сыпался из темноты и скользил вдоль окон. Хотя снег был светлым, сильный ветер лепил из него подобия волков, поездов и пушечных залпов в ночи.

За ужином мы узнали много нового о Хортоне Блуэтте. Благодаря своему странному дару вынюхивать гоблинов — назовем это хоть «яснонюханьем» — он прожил относительно безопасную жизнь, избегая демонов, если это было возможно, и обращаясь с ними с величайшей осторожностью, если избежать общения с ними не удавалось. Его жена Этта умерла в 1934 году, не от лап гоблинов, а от рака. Ей было сорок лет, когда она умерла, а Хортону сорок четыре, но детей они не имели. Его вина, сказал он, он был бесплоден. Годы, что он прожил с женой, были так хороши, их связь была такой неразрывной, что он так и не нашел другую женщину, которая подошла бы ему и ради которой он захотел бы потушить свет памяти об Этте. Последние тридцать лет он прожил главным образом с тремя псами, последним из которых был Ворчун.

С любовью глядя на дворнягу, которая в углу до блеска вылизывала свою тарелку, Хортон сказан:

— С одной стороны, я надеюсь, что мои старые кости лягут в гроб прежде, чем он сдохнет, потому что мне будет страшно тяжело хоронить его. Очень тяжело было с первыми двумя — Чертом и Драчуном, но еще тяжелее будет с Ворчуном, потому что это лучший пес, какой когда-либо был. — Ворчун поднял морду от тарелки и помотал головой в сторону хозяина, словно понимая, что его только что похвалили. — С другой стороны, мне бы не хотелось помереть прежде него и оставить его на милость мира. Он заслуживает хорошей жизни.

Пока Хортон с нежностью глядел на своего пса, Райа поглядела на меня, а я на нее, и я понял, что она думает почти то же, что и я: Хортон Блуэтт был не просто хорошим человеком, но и необычайно стойким и уверенным в себе. Всю свою жизнь он знал, что мир полон людей, чья цель — причинять боль другим, понимал, что Зло с большой буквы бродит по свету в самых что ни на есть реальных и телесных формах, но он не стал параноиком и не превратился в угрюмого затворника. Жестокая прихоть природы забрала у него горячо любимую жену, но он не ожесточился. Последние тридцать лет он прожил один, если не считать его трех псов, но не стал чудаком, как это происходит с большинством людей, чья основная привязанность — их домашние питомцы.

Он был вдохновляющим примером силы, решимости и несокрушимой гранитной крепости человеческого рода. Несмотря на тысячи лет страданий от гоблинов, наш род все еще был в состоянии рождать на свет таких достойных восхищения личностей, как мистер Хортон Блуэтт. Такие, как он, — веский аргумент в пользу нашей ценности как рода.

— Ну, — спросил он, переключая свое внимание с Ворчуна на нас, — и какой же будет ваш следующий шаг?

— Завтра, — сказала Райа, — мы вернемся на холмы и пройдем вдоль ограды угольной компании «Молния» до тех пор, пока не отыщем места, откуда сможем увидеть вход в шахту и поглядеть, что там творится.

— Не хотелось бы вас разочаровывать, но такого удобного места не существует, — сказал Хортон, вытирая последнее пятнышко яичного желтка последним кусочком тоста. — По крайней мере, вдоль периметра. И думаю, что это не случайно. Полагаю, они специально сделали так, чтобы никто не мог увидеть вход в шахты, находясь за пределами их территории.

— Вы так говорите, словно ходили и смотрели, — заметил я.

— Именно так, — ответил он.

— А когда?

— Ну, я так думаю, это случилось где-то года через полтора после того, как новые хозяева — гоблины, как вы их называете — завладели компанией, изменили ее название, а затем принялись возводить эту чертову ограду. Я к тому времени уже начал примечать, что многих хороших людей, которые проработали там всю жизнь, мало-помалу стали выбрасывать на свалку раньше времени, до срока отправлять на пенсию. Пенсии, правда, были хорошие, щедрые, чтобы не возмутились профсоюзы. А все, кого нанимали, до последнего работяги, были из той породы, что воняет. Это меня напугало, потому что, ясное дело, это было признаком того, что эти ребята могут распознать своих, что они знают, что они не такие, как мы, и что они собираются группами, чтобы замышлять свои черные дела. Ну и, ясное дело, раз я жил здесь, я захотел знать, что за черные дела замышляются в угольной компании «Молния». Поэтому я поднялся в горы посмотреть и прошел вдоль всей длины этой чертовой ограды. Так я и не смог ничего увидеть и не хотел рисковать и перелезать на другую сторону, чтобы разнюхать там. Как я вам уже сказал, я всегда был очень осторожен с ними, старался держаться от них подальше. Никогда и подумать не мог, что мог бы иметь с ними дело, так что было ясно как день — глупо перелезать через их ограду.