Книга Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

У меня же появилось много времени для размышлений. Кто войсками под Кромами командовал? Петр Басманов, о нем разговор особый; князья Голицыны, Василий да Иван Васильевичи, они не только между собой братья, по матери они двоюродные братья тому же Басманову, по знатности, по местам они много выше Петьки стояли, но по жизни всегда ему в рот смотрели и старались во всем на него походить; дальше Федор Шереметев, этот романовская родня; опять же Михаил Глебович Салтыков, тоже близкая родня, это ничего, что он в свое время романовские подворья громил, он приказу царскому подчинился, зато теперь вдвойне свою давнюю вину отрабатывать будет. А снизу кто воду мутил? Тоже люди известные, братья Ляпуновы: Григорий, Прокопий, Захар, Александр и Степан. Помните московский мятеж после кончины царя Симеона? Их тогда трое смутьянов было, а тут еще двое подросли. Были и другие, и сверху, и снизу, я уж вас не буду утомлять, скажу только о том, что всех их объединяло: все они были так или иначе связаны с Романовыми и — с опричниной! Господи, неужели через тридцать с лишним лет решили они возобновить борьбу и отплатить земщине за давнее поражение? Безумцы!

Немного успокоившись, я задал себе следующий вопрос: как же так случилось, что все они оказались в одно время в войске, а бояре из земских родов — в Москве и почти без войска? Тут и ребенок ответ правильный даст: заговор. Вы только не подумайте, что я из тех людей, кто везде заговоры видят. Да и повидал я их на своем веку немало. Я имею в виду заговоров, впрочем, и подобных людей тоже. Так вот о заговорах: в большинстве случаев — одна пустая болтовня, все решается внезапным порывом и решительными действиями нескольких людей в подходящий и опять же внезапно возникший момент, а уж задним числом сочиняется история о глубоком, давнем и широком заговоре. Сочиняют эти истории люди, которые хотят примазаться к победителям, вот они и малюют огромную картину, а на ней непременно себя, поближе к центру Грешат этим и историки при объяснении событий давно минувших лет, историки вообще не верят во внезапные порывы и внезапно возникшие моменты, они во всем закономерность выискивают. В Бога они не веруют, эти историки, вот что я вам скажу!

Но тут заговор точно был, и составился он давно. Быть может, еще при жизни царя Симеона. Или перед угличским делом. Или после венчания на царство царя Бориса, тогда разгром и ссылка Романовых имели более веские и глубокие причины, чем рассказал мне Борис Годунов. Быть может, уже тогда они замыслили «воскресить» Димитрия, возможно, даже подготовили какого-нибудь юношу на случай, если им не удастся найти истинного царевича. И этот юноша теперь сидит на троне в Путивле, провозглашенный царем русским, и пытается распространить завоеванный опричный удел на всю Русь. А Димитрий сгинул где-то без следа. Поманили, заманили и…

Тут на меня такая тоска навалилась, что я несколько дней ни о чем думать не мог. Затем, чтобы не терзать сердце, заставил себя не думать ни о Димитрии, ни о Самозванце и вернулся к заговору. Все ниточки к Романовым вели, а их всего двое осталось, Федор да Иван. Кто из них во главе стоял? Почему не оба, спросите вы? И добавите: один ум хорошо, а два лучше. В делах умозрительных это, быть может, и так, но даже простое варево лучше чтоб один кашевар готовил. А уж в делах заговорщицких одна решительная голова завсегда лучше двух умных. Даже и одной, потому что ум с бесшабашностью никак не сочетаются. Так все же: Федор или Иван? С Федором я сравнительно недавно встречался, как вы помните. Разве глава заговора так себя ведет? Разве похваляется так открыто и кричит так громко? Вот если бы я организовывал заговор или задумывал что-нибудь тайное, я бы был тише воды ниже травы. К примеру, как сейчас, когда я историю эту пишу. Но то я, а то Федька окаянный, тут натуру учитывать нужно. Но даже для него расстояния существуют, недаром его Борис Годунов в Сийск загнал.

А Иван Романов — вон он, рядом, в Москве, всегда на глазах. Как он ловко в доверие к царю Борису втерся и бояр в Думе обошел! Он, он приказал тому, другому, отраву царю в кубок влить! А мог и сам, чтобы полнее насладиться местью, он же Бориса лютой ненавистью ненавидел, за собственные страдания в яме холодной, за смерть братьев, за разорение хозяйства. И кто, как не Иван Романов, так ловко перетасовал всех бояр и воевод, что опричнина оказалась при войске, а земщина — беззащитной в Москве. Холодный мой ум указывал мне на Ивана Романова, но сердце — на Федьку окаянного. А я сердцу всегда больше доверяю.

А как же Басманов, спросите вы. О Басманове я много думал, и чем дольше думал, тем сильнее он меня интересовал. Нет, на главу заговора он не тянул, он был исполнителем, талантливым, быть может гениальным, но исполнителем. А как ловко все было устроено! Я только теперь догадался, что героическая оборона Новгорода-Северского была лишь частью хитроумно разработанного плана. Кто знал Петра Басманова до этого? Нет, знали, конечно, все, мудрено было не заметить такого красавца и удальца, но всерьез его никто не воспринимал, и мест заметных ему по худородству его не давали. А тут — крепости сдаются одна за другой, воеводы, пусть и связанные иногда, падают к ногам самозваного царевича, один лишь Петр Басманов стоит кремнем в Новгороде-Северском. Быть может, и сообщения о яростном штурме и подавленном внутри бунте были нарочно сильно преувеличены, а то и вовсе выдуманы? Кто теперь узнает! А в результате — слава в народе и безмерная доверенность царя.

Я теперь уверен, что Басманов ехал в войско под Кромы с твердым намерением произвести бунт, точнее говоря, ему такой приказ был. И он его четко исполнил! Он не спешил, чтобы не возбуждать подозрений, он даже привел войско к присяге новому государю — просто иезуит какой-то! Сам же смотрел на настроение воинников, видел их усталость от войны и уныние от бессмысленного топтания на одном месте, сам через своих клевретов возбуждал их недовольство и направлял их мысли к самозваному царевичу, укреплял решимость других воевод-изменников и, улучив момент, учинил переворот, бескровный и победоносный. Вот я и говорю: гениальный исполнитель.

Но не это меня в Басманове занимало и даже, не побоюсь сказать, привлекало. Все, и я в том числе, его изменником клеймили, а ведь он был необычайно верным человеком. Он был верен Федору Романову, которого почитал за отца названого. Для него он был готов на все и делал все в точности по слову его. Но если Федора Романова он почитал, то любил Димитрия. Не видав его никогда до этого, он уже любил его всем сердцем. Я знаю, о чем говорю, я видел его глаза, устремленные на царевича с лаской и обожанием. Через всю свою недолгую жизнь он эту любовь пронес и умер за нее. Но это уж позже было. Пока же одно скажу: верю, пройдет время, утихнут страсти, сотрется деготь, коим вымазан лик Петра Басманова, и кто-нибудь воспоет прекрасными величественными стихами эту чистую и бескорыстную любовь.

И еще одно меня в этой истории поражало — то, что любовь по наследству передается, через кровь. Я рассказывал вам, как любил отца Димитрия, Ивана, отец Петра Басманова, Федор. Только не надо нашептывать всякие гнусности! Не было этого! Вот сбили весь душевный настрой. Скажу теперь только то, что и здесь все повторяется, и в чувствах, и в трагической судьбе.

* * *

Не мне одному мысль о заговоре в голову пришла. Громче всех кричал Семен Годунов, по его получалось, что все бояре в заговоре состоят и во главе его стоит, как и положено, глава Думы боярской князь Федор Мстиславский. Он даже просил у царя Федора дозволения тайно удушить Мстиславского для спокойствия державы. Царь дозволения не дал, рассудив не по-юношески здраво, что коли есть доказательства, то надо судить открытым судом в назидание другим, а коли нет, так и говорить не о чем. Доказательств не было.