Книга Гитлеровская Европа против СССР. Неизвестная история второй мировой - Игорь Шумейко

Сказать бы им тогда, что «последней» не будет...

Сказать что-то такое же безысходное их отцам, певшим: «Это есть наш последний...»

А ведь теперь приходится говорить «что-то такое же». Голосом андерсеновского младенца. Почти наобум, на ощупь, вслепую, почти с отчаянием признавая, что есть что-то в самой подоснове бытия, под всеми политкорректностями и политагрессивностями, — где-то там, где Тютчев слышал шевеление хаоса, — что-то, что в любой неожиданный момент может огнем, бурей, ужасом вырваться на поверхность исторического действия, разом опрокинув все сдержки.

«Большая война» — это нечто, само себе диктующее правила. Или отсутствие правил. Нечто, живущее по своим законам. И убивающее. Нечто, чем не удается командовать, ибо Война сама командует всем. Это никакое не «продолжение политики иными средствами», — это аннулирование всей прежней политики. Это не укладывается в понятия справедливости — несправедливости. Это укладывается разве что в толстовскую дилемму: война — или абсурдная, или народная. То есть гвоздящая дубиной. Но и дубина с точки зрения мирной логики — изрядный абсурд.

Понимая, какого монстра он пускает в дебри и лабиринты Истории, Игорь Шумейко предупреждает, что «Большая война» — «главный термин» его книги, что понятие это введено «полуинтуитивно», и единственное, что можно поделать с гигантскими отвалами «неудобоваримых» фактов, — это попробовать перезагрузить их в новую систему координат.

ПЕРЕЗАГРУЗКА эта, естественно, требует, помимо знания «неудобоваримых» фактов (что я уже отмечал у Шумейко), отчаянного (и чисто художественного) воображения. Куда более впечатляющего, чем памфлетный блеск.

Поэтому я в завершение и хочу напомнить фрагмент из книги Игоря Шумейко, где он представляет последствия мюнхенского «умиротворения» Гитлера в виде... пивной метафоры. Той самой, где «товарищ» скручивает верзилу, уже разжившегося деньгами и оружием пана и мсье, а потом начинает оправдываться, «бормотать про социализм...».

Прокомментирую картинку (вполне, впрочем, ясную).

Кто этот огрубевший и озлобившийся товарищ, что-то бормочущий «про социализм», нам понятно. И кто пан — тоже понятно: это чех, страну которого громила Гитлер вот- вот располосует и захватит. И кто мсье — понятно.

А где, простите, милорд? Тоже ведь сидел там! Куда он делся с кошельком и револьвером? Как-никак в Мюнхене не только Даладье решал судьбы Европы, но и Чемберлен, который полагал, что, отдавая Гитлеру Чехословакию, он покупает Европе мир.

Чемберлен-то полагал, да только Черчилль полагал другое. «Большая война», уже висевшая в воздухе, отменяла все прежние правила игры, и именно Черчилль это чувствовал. Именно он, лютый враг Советского Союза до войны (и сразу после войны тоже — с фултонской речи начиная), в 1940 году объявил Гитлеру такую же войну насмерть, какую Гитлер в 1941-м объявил Сталину.

Интересная география: из всех крупных европейских народов только англичане сразу решились на «Большую войну» без правил, и именно поэтому, не дожидаясь, пока Петэн отдаст немцам флот, англичане принялись этот французский флот топить. Да, это было таким же нарушением правил (и чисто человеческой подлостью), что и захват Красной Армией Прибалтики. А что было делать? Англичанам требовалось для войны свободное от немцев море, а нам для войны требовалось свободное от немцев побережье. То есть территория прибалтийских государств. Нам следовало оттянуть смертельную схватку, отодвинуть, сколь можно, будущую линию фронта. А без латышской сметаны и без эстонских сланцев мы бы уж как-нибудь обошлись. Теперь вот вполне обходимся.

Возвращаясь к нынешним суверенным счетам (к правилам нормальной жизни, то есть к отношениям, свободным от военной целесообразности = человеческой подлости), скажу так. От Советской власти прибалты все-таки получили статус союзных республик (каковым и воспользовались при отделении от распадающегося Союза). А что они получили бы от немцев, окажись они по ходу «Большой войны» в составе Третьего рейха, — это большой сослагательный вопрос. Боюсь, прав Игорь Шумейко, когда он предполагает, что для господ Розенберга и Риббентропа вся эта «жмудь» была не той «единственной Европой», что для нас (прорубил нам туда окно Петр, и Советский Союз унаследовал), а потомственной, с остзейских времен, прислугой при немецких баронах.

Поэтому вполне законен в шумейковской пив-бар-картинке тот самый «зритель-прибалт», который сидит в сторонке на своем стуле, надеясь переждать драку, и очень обижается, когда товарищ выдергивает из-под него этот суверенный стул, чтобы треснуть им по голове герра-агрессора.

Мне остается прокомментировать последний штрих в картинке.

«Выхода из этого странного бара почему-то нет».

Это в ситуации 1938 года — нет. А полвека спустя? Что там случилось пол века спустя? В Хельсинки съехались результаты «Большой войны» заморозить... А тут в Афгане полыхнуло, на другом от Хельсинки конце Земли.

Европейцы, кровью умывшиеся в двух мировых войнах, на уши встали, чтобы не допустить новой схватки монстров на их континенте. Случись такая жуть в третий раз, — и стратегическая карта 1914-го (она же карта 1941 года) опять простерлась бы от Виши до Волги, до Кавказа, до Урала.

А если с той стороны — из-за Волги, Урала и Кавказа — попрет такая сила, что вообще изменит контуры будущей истории? Кроме Гитлера и Наполеона гуляли ведь тут и Аттила, и Чингис, и Тимур... Какие стратегические карты придется тогда выкладывать на стол, какой краской все это крыть, каких бесов загонять обратно в бутылки?

Кто будет загонять?

Как кто? Нынешние годовалые младенцы, которые, выросши, увидят всех этих чертей.

Лев Аннинский

Игорь Шумейко. ГИТЛЕРОВСКАЯ ЕВРОПА ПРОТИВ СССР