Книга Кенилворт - Вальтер Скотт

— Процессия остановилась у охотничьих ворот, — объяснил Роли, — сейчас там сивилла, одна из вещуний, встречает королеву и предсказывает ее судьбу. Я видел эти стихи: в них мало оригинальности, и ее величество уже по горло сыта такими поэтическими комплиментами. Она шепнула мне во время речи судьи в Форд-милле, когда слушала о привилегиях Уорика, что она «pertaisa barbarae loquelas». [104]

— Королева ему шепнула! — проворчал про себя Блант. — Боже милостивый, до чего мы дошли!

Его дальнейшие размышления были прерваны взрывом приветствий толпы — таким громогласным, что эхо разнеслось на много миль вокруг. Стража, расставленная на всем пути следования королевы, присоединилась к общим крикам радости, которые, подобно лесному пожару, докатились до замка и оповестили всех, что королева Елизавета вступила в Кенилворт. Сразу загремели все оркестры, и пушечный залп вместе с ружейным салютом раздался с зубчатых стен. Но и барабанный бой, и звуки труб, и даже пушечные выстрелы тонули в оглушительном реве непрекращающихся бурных приветствий толпы.

Когда шум начал стихать, сноп света показался в воротах парка и, все расширяясь и разгораясь по мере приближения, начал двигаться по свободной великолепной аллее, ведущей к башне Галереи, возле которой, как мы уже упоминали, выстроились в два ряда вассалы графа Лестера. Вдруг вдоль рядов пронеслось: «Королева! Королева! Молчать и стоять смирно!»

Приблизилась кавалькада, освещенная двумя сотнями массивных восковых факелов, которые держали в руках двести всадников.

Казалось, что процессия движется при дневном свете; но особенно ярко освещена была главная группа, центром которой являлась сама королева, одетая со всем блеском великолепия и сверкающая драгоценностями. Она восседала на молочно-белом коне, которым управляла с присущими ей достоинством и грацией, и во всей ее величественной и благородной осанке сказывалась наследница ста королей.

Придворные дамы, ехавшие рядом с ее величеством, тщательно позаботились о том, чтобы наряды их были не пышнее того, что соответствовало их рангу и данному случаю; поэтому никакое другое светило не могло затмить своим блеском королевского величия. Но обаяние этих дам и роскошные, несмотря на все разумные ограничения, туалеты делали их подлинным цветом королевства, столь прославленного за блеск и красоту. Мужчины, свободные от ограничений, которые осмотрительность налагала на женщин, были одеты с не поддающейся описанию роскошью.

Лестер, блистая как золотое изваяние, весь в драгоценных камнях и золотой парче, ехал по правую руку от ее величества в качестве хозяина и в то же время ее шталмейстера. Вороной конь, на котором он сидел, не имел ни единого седого волоска и считался одним из знаменитейших скакунов в Европе. Граф приобрел его за огромную сумму нарочно для этого случая. Медленный шаг процессии горячил благородного коня, который выгибал горделивую шею и грыз серебряные удила; с его морды падала пена, и казалось, что его стройные ноги покрыты хлопьями снега. Седок был достоин высокого положения, которое он занимал, и гордого скакуна, на котором ехал, ибо во всей Англии и, наверно, в Европе не нашлось бы человека, с большим совершенством владеющего искусством верховой езды, чем Дадли. Он ехал с непокрытой головой, как все придворные, и красный свет факелов играл на его длинных вьющихся темных волосах и благородном лице, таком красивом, что даже самые суровые критики могли бы отыскать в нем только один недостаток, но и то недостаток аристократический, — слишком высокий лоб. В этот знаменательный вечер граф выглядел признательным и озабоченным, как человек, сознающий, какую высокую честь оказала ему королева, но вместе с тем на лице его отражались гордость и удовлетворение, подобающие столь великому моменту. Все же, хоть ни глаза, ни черты лица графа не выдавали никаких чувств, кроме приличествующих событию, некоторые из его приближенных заметили, что он необычно бледен, и высказывали друг другу опасения, что ему не под силу такое напряжение.

Варни ехал следом за своим господином, как его первый приближенный, и держал в руках черную бархатную шляпу милорда, украшенную бриллиантовой пряжкой и белым страусовым пером. Он не сводил глаз с лорда и, по уже известным читателю причинам, больше всех других приближенных Лестера тревожился, хватит ли у графа сил и мужества успешно довести до конца столь хлопотливый день.

Хотя Варни и принадлежал к числу тех очень немногих нравственных чудовищ, которые никогда не испытывают угрызений совести и в которых безбожие усыпило чувствительность, подобно тому как морфий усыпляет больного, он все же понимал, что в сердце его повелителя пылает неугасимый огонь чувства и что среди всей этой пышности и блеска его гложет не поддающийся уничтожению червь. Тем не менее, зная, что ему удалось убедить Лестера в недомогании графини, которое, безусловно, послужит в глазах королевы достаточным основанием, чтобы извинить отсутствие Эми в Кенилворте, коварный наперсник графа полагал, что такой честолюбец, как граф, не выдаст себя внешним проявлением слабости.

Свита, окружавшая королеву, состояла, разумеется, из достойнейших и знатнейших особ и мудрейших государственных мужей этого выдающегося царствования, перечислять имена которых мы не будем, чтобы не утомить читателя. Далее следовала длинная вереница рыцарей и джентльменов тоже знатнейшего происхождения, хотя они и затмевались великолепием тех, кто ехал впереди процессии.

Построенная таким образом кавалькада приблизилась к башне Галереи.

Наступил момент, когда гигантский страж должен был выступить вперед. Но верзила так растерялся, а огромная кружка крепкого эля, которую он только что осушил, чтобы оживить свою память, так коварно помутила его мозг, что он только жалостно вздохнул и продолжал сидеть на своей каменной скамье. Королева осталась бы без приветствия, если бы тайный союзник огромного часового Флибертиджиббет, притаившийся позади него, не воткнул ему булавку в то место, где кончалась короткая медвежья шкура.

Привратник издал вопль, пришедшийся весьма кстати, вскочил, взмахнул несколько раз дубинкой, затем, подобно пришпоренной лошади, пустился сразу во весь опор и принялся громогласно произносить речь, которую благополучно довел до конца благодаря усердной подсказке Дикки Сладжа. Читателю должно быть понятно, что первые строчки относились к толпе, напирающей на ворота, а заключение — к приближающейся королеве, при виде которой гигантский часовой, словно пораженный неким небесным видением, опустил дубинку, бросил ключи и уступил дорогу богине ночи и всей ее блистательной свите. Приводим эту речь в сокращенном виде:

Что здесь за шум и гам? Да вы откуда?

Прочь от ворот, иначе будет худо!

Я страж и не соломою набит,

Моя дубинка здесь закон творит.

Остановись… помедли… что я вижу?

О, что за чудеса? Все ближе, ближе…

Прелестный лик, сияющий красой,

Как бриллиант в оправе золотой.

Я ослеплен, свой пост я покидаю,

Дубинку, ключ и честь тебе вручаю!