Книга Писатели и советские вожди - Борис Фрезинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это начало, похоже, сочли излишне суровым — его забраковали; окончательный текст послания стал таким:
Москва 16/8 35 г.
Уважаемый Илья Григорьевич!
Памятуя наш с Вами разговор, я прошу Вас, представляющего в вновь созданной организации интересы советской литературы — наметить и прислать свои предложения (по возможности подробнее) о ближайших мероприятиях и о том, что необходимо для осуществления этих мероприятий.
Очень прошу также информировать о внутреннем состоянии организации, о направлениях наших друзей, в частности о том, когда приедут в Москву Жид и Мальро, кто еще собирается приехать и когда.
До меня дошли сведения, что Вы еще раз высказали опасения о возможности Вашей плодотворной работы в организации.
Со своей стороны я должен еще раз повторить то, о чем я Вам уже говорил в Париже, а именно — Ваша работа по подготовке конгресса и во время конгресса была высоко полезна; Ваше активное участие в дальнейшей работе крайне необходимо. Мы сделаем все для того, чтобы обстановка Вашей деятельности была нормальная, об этом я буду писать Арагону. Надеюсь так же, что Вы сделаете все для того, чтобы обеспечить должную работу организации. Всякое Ваше полезное предложение или мероприятие — найдет с моей стороны поддержку.
У нас гостят Дюртен и Вильдрак. Встретили их очень хорошо. В данное время они выехали в большое путешествие по СССР[831].
Интерес к конгрессу исключительный в самых широких кругах советской интеллигенции и рабочих.
В Москве состоялось несколько собраний с докладами о конгрессе. Запросы из областей и краев таковы, что удовлетворить их полностью невозможно.
Следите ли Вы за дискуссией, которая развернулась вокруг «Не переводя дыхания»? Появилось большое количество статей, в основном оценка романа весьма положительная[832].
Прошу не задержать ответ.
Жму Вашу руку
Однако Эренбург на это письмо не ответил. Собираясь в Москву, он предпочел обсудить всё при личной встрече со Щербаковым.
7. Вокруг Ильи Эренбурга (Фрагмент общей хроники)
Утром 2 ноября 1935 г. Эренбург приехал в Москву; сотрудник «Вечерней Москвы» встретил его поезд в Можайске и по дороге записал рассказ писателя: «Незадолго до моего отъезда я встретился с Андре Жидом, собравшимся приехать на октябрьские торжества в Москву. Однако болезнь не дала возможности писателю осуществить такое желание. Андре Жид передал мне обращение к молодежи Советского Союза и послал также свою последнюю книгу „Новая пища“[834]. В Москву я еду на месяц. В начале декабря должен возвратиться в Париж. Мое большое желание встретиться с читателями, которые помогают мне писать мои произведения»[835].
На 1935 г. приходится пик политического оптимизма Ильи Эренбурга. Впрочем, это ощущал не он один. «Чем дальше, тем больше, несмотря на все, полон я веры во все, что у нас делается. Многое поражает дикостью, а нет-нет удивишься. Все-таки при расейских ресурсах, в первооснове оставшихся без перемен, никогда не смотрели так далеко, и достойно, и из таких живых, некосных оснований. Временами, и притом труднейшими, очень всё глядит тонко и умно», — писал близкому человеку Борис Пастернак в том же 1935 г.[836]
В том же 1935-м в Москве напечатали одну из самых слабых книг Эренбурга («Не переводя дыхания»); у советских критиков она пользовалась огромным успехом; правду о ней сказал один только М. Осоргин в «Парижских новостях»[837].
В ноябре у Эренбурга в Москве действительно было много встреч с восторженными читателями, он был попросту нарасхват. Случались и события экстраординарные, нарушавшие обычный ход жизни. Одним из них стала публикация «Известиями» статьи Эренбурга «Письмо Дусе Виноградовой»[838]. По поводу этой статьи Эренбургу пришлось в письме объясняться со Сталиным. Обращаясь к нему с письмом 28 ноября 1935 г., Эренбург посчитал невозможным, хотя бы вкратце не коснуться темы Парижского конгресса и работы Международной антифашистской ассоциации писателей. Написав в связи со своим участием в московских диспутах: «Я думал, что вне творческих дискуссий нет в искусстве движения», он продолжал:
То же самое я могу сказать о критике отдельных выступлений нашей делегации на парижском писательском конгрессе, о критике, которую я позволил себе в беседах с тесным кругом более или менее ответственных товарищей. Разумеется, я никогда бы не допустил подобной критики на собрании или в печати. Я яростно защищал всю линию нашей делегации на Западе — на собраниях и в печати. Если я позволил себе в отмеченных беседах критику (вернее самокритику — я ведь входил в состав нашей делегации), то только потому, что вижу ежедневно все трудности нашей работы на Западе. Многое пришлось выправлять уже в дни конгресса, и здесь я действовал в контакте и часто по прямым советам т. Потемкина[839]. Мне дорог престиж нашего государства среди интеллигенции Запада, и я хочу одного: поднять его еще выше и при следующем выступлении на международной арене избежать многих ошибок, может быть, и не столь больших, но досадных. Опять-таки скажу, что, может быть, и здесь я ошибаюсь, что, может быть, я вовсе не пригоден для этой работы. Если я работал над созывом конгресса, если теперь я продолжаю работать над организацией писателей, то только потому, что в свое время мне предложил делать это Цека партии[840].
