Книга Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Куда же она? За ней бросилась единственная выздоравливавшая из дочерей, семнадцатилетняя великая княжна Мария. Не мог не последовать за своей императрицей и граф Бенкендорф. Александра в этой морозной ночи шла к солдатам, чтобы лично обратиться к ним.

Ее верная подруга баронесса Буксгевден наблюдала за ними из окна. Войска находились в боевой готовности. Первая шеренга стояла, опустив одно колено на снег, за ней стояли другие, держа оружие наперевес на случай отражения внезапной атаки. Императрица и ее дочь переходила от одной шеренги к другой, она говорила им, что полностью доверяет им, что надеется на их защиту больного цесаревича.

— Я его мать. Жизнь его — в ваших руках, Вы все в какой- то мере мои сыновья. И нам нужны вы, чтобы его защитить…

Престарелый граф Бенкендорф только удивлялся, — откуда у императрицы столько сил, чтобы быть такой решительной, трезвомыслящей, совладать со своими нервами. Она даже предложила нескольким гвардейцам зайти во дворец, погреться, выпить горячего чая, чтобы хоть на некоторое время, побыть в тепле, позабыть о трескучем морозе на улице.

У опрометчивой великой княгини Марии, которая выскочила из дворца на мороз в легком пальтишке, произошел обморок. Ее принесли во дворце, ее осмотрел медик и тут же поставил диагноз — воспаление легких…

На следующий день никаких известий от ее мужа так и не поступило, но к своему громадному разочарованию, Александра узнала, что войска покинули дворец, дезертировали. Их командир, великий князь Кирилл Владимирович, отозвал их.

Из окна императрица видела еще тех, кто остались. На рукавах их шинелей была белая повязка. Это был знак перемирия между охраной дворца и революционными войсками, находившимися в Царском Селе. Условия перемирия были таковы: если на обороняющихся не станут нападать, то и верные государыне войска не выступят против бунтовщиков в Царском Селе.

Громадный дворец, в котором царская семья провела столько счастливых дней, теперь находился в жалком состоянии. Не было воды, электричества… Александра, у которой отказывали ноги от все усиливающихся болей в пояснице, не могла подниматься по лестнице из своих апартаментов на второй этаж, где жили дети. Она обычно для этого пользовалась лифтом, но теперь он не работал. Она это делала медленно, с трудом, задыхаясь, с частыми остановками. К счастью, она еще могла пользоваться своим креслом-каталкой. Она ехала в нем через огромные, неосвещенные залы, в которых не было слуг, все они ее покинули. Так она приезжала к Анне Вырубовой, к другим членам своей свиты.

В своем кресле она не чувствовала постоянно отзывающегося нестерпимыми болями тела, и, будучи, твердо уверенной в том, что Бог ее не покинет, она не желала распускаться, была готова ко всем выпадавшим на ее долю несчастьям и не собиралась склонять перед ними головы.

Некоторые вернувшиеся из города лакеи наводили страх на весь дворец. Они, мол, собственными глазами видели листовки, в которых говорилось об отречении царя. Императрица отказывалась этому верить. С трудом приподымаясь на своем кресле-каталке, она произнесла только одно слово — «Измена!».

Ей также сообщили, что двоюродный брат царя, великий князь Кирилл Владимирович, нацепив на папаху красную ленточку, заставил весь свой Морской экипаж императорской гвардии присягнуть на верность революции! Можно только лишь добавить в этой связи, что революционеры сами были возмущены таким вероломством, такой его трусостью, и в результате «свободный гражданин, великий князь» счел за благо скорее смотаться в Финляндию…

В пятницу, 16 марта, разразилась очередная снежная буря. В семь часов вечера во дворец прибыл великий князь Павел Александрович, дядя царя, человек мужественный и лояльный. Он прошел прямо к императрице. Он и сообщил официально ужасную весть царице.

— Дорогая Александра, — прошептал он, сдерживая рыдания, мешавшие ему говорить, — как мне хотелось бы быть рядом с ним в эти тяжелые минуты…

Александра, меняясь в лице, с ужасом взирала на него. В глазах ее загорелись огоньки негодования. Она чувствовала что ей нечем дышать.

— А Ники! — еле произнесла она. — С ним что-нибудь случилось?

Великий князь отлично понимал, в каком состоянии находится его августейшая племянница. Он поспешил ее заверить:

— Не волнуйся, с Ники все в порядке. Он чувствует себя хорошо…

Низко опустив голову, чуть преклонив голени, словно она хотела молиться, Александра безжизненным голосом, но твердо сказала:

— Павел Александрович, если Ники пошел на это, значит, так было нужно. Я верю в милость Божию. Господь нас никогда не покинет. Отречение! Мой дорогой, такой несчастный… совершенно один там. И меня не было там, рядом с ним, чтобы утешить его.

Голос ее заглох, она, пробормотав еше несколько неразборчивых слов… вышла из комнаты.

Спустя некоторое время графиня Бенкендорф, баронесса Буксгевден и другие придворные пришли к императрице, чтобы заверить ее в своей личной преданности. Она была смертельно бледной. Графиня Бенкендорф взяла ее за руку. Слезы катились по этому красивому лицу, которое переживаемые императрицей страдания делали еще краше, еше благороднее. Она взяла себя в руки и сказала:

— Все к лучшему… Не будем же проявлять слабость. На все воля Божья. Если Господь насылает на нас это несчастье, то только для того, чтобы спасти Россию. Это — единственное, что сейчас важно.

Когда от нее все уходили, она громко плача, закрывая лицо руками, упала в стоявшее у стола кресло.

* * *

Со скоростью метеора население дворца редело. Большая часть придворных бежала. Никто и не помышлял о том, чтобы защитить императрицу, все срывали с эполет императорские вензеля и еще больше выпячивали свою трусость смехотворными поступками, — скрывали свою личность или выряжались в нечто невообразимое. За какие-то двадцать четыре часа измена свила себе уютное гнездышко во дворце, и теперь все отпирались от связей с двором, которые теперь считались позорными и компрометирующими, а те, кто еще их поддерживали, ставили перед собой главную цель, поскорее разорвать их.

Невозможно описать безграничную, упоительную глупость, мелочность, неверность тех, что только накануне с удовольствием демонстрировал свои глубокие монархические убеждения, и теперь клялся в верности революции, осыпая оскорблениями скорее глупыми, чем обидными, — например, царя называли полковник Романов, а царицу — «немка». Даже последние слуги, которых увольняли из-за конфликта с хозяевами, не вели себя так гнусно, как все эти важные лица, имена которых гремели по всей империи.

Одним из первых дезертиров, которого скорее беспокоила личная безопасность, чем спасение души, был знаменитый отец Василий, духовник царской семьи, которому прежде Александра так доверяла.

Доктор Острогорский, известный специалист по детским болезням, который лечил всех великих княжон, сообщил в письме императрице, что больше не сможет приезжать во дворец лечить ее детей, так как все дороги, ведущие в Царское Село «ужасно грязны».