Книга Страж - Джордж Доус Грин

— Я жив! — закричал он.

Ветер стих, пыль и сухие ветки опустились на землю, укрывая пространство вокруг него ковром.

Кухулин смотрел на него, недоверчиво прищурив глаза.

— Вот видишь? — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал сочувственно и одновременно строго. Я продолжал держать Кухулина обеими руками, встряхивая при каждом слове. — С ним ничего не случилось. Это все наваждение, которое они на тебя наслали, чтобы свести нас всех с ума и заставить тебя пойти на верную смерть. Давай, возвращайся ко всем и поспи. А возможность подраться у тебя появится очень скоро.

Кухулин тряхнул головой, закрыл лицо руками и позволил себя увести. То, что он слышал собственными ушами и видел собственными глазами, никак не укладывалось у него в голове, и он выглядел человеком, находившимся на грани безумия. Я не знал, сколько он еще сможет это выдерживать. В конце концов, наступает такой момент, когда человек бросается в бой только лишь для того, чтобы убежать от собственных мыслей.

Оуэн все еще стоял внизу. Я подождал, но он не двигался. Я спустился с холма и позвал его.

— Прекрасная работа. Теперь с ним все в порядке.

— Лири?

Оуэн стоял спиной ко мне, но я почувствовал: что-то здесь не так. Его голос звучал напряженно, чересчур тихо, что совершенно не походило на его обычную восторженную болтовню.

— Что такое?

— Где Кухулин?

— Он вернулся в лагерь. Что с тобой такое?

— Ты не мог бы…

Он, не поворачиваясь, протянул ко мне руку; его тело оставалось неподвижным, держался он неуверенно, как человек, ступивший на лед и не знавший, куда сделать следующий шаг, чтобы не провалиться.

— Что такое? Что стряслось?

Я быстро подошел к нему. Когда я взял его за руку, он повернулся. Его глаза были забиты пылью. На нижних веках дрожали лужицы крови, смешанной со слезами, от них по щекам стекали тонкие ручейки.

— Лири, я ничего не вижу, — прошептал он.

— Что?..

— Я танцевал и… Я танцевал, а потом пыль и сучки завертелись вокруг головы как насекомые и начали жалить меня в глаза. — Он прижал ладони к моей груди. — Больно. Мне пришлось отвернуться. Я чуть не позвал на помощь. Кухулин заметил?

Я покачал головой.

— Нет.

Оуэн улыбнулся.

— Это хорошо, — произнес он. — Отведи меня куда-нибудь, чтобы я мог промыть глаза.

44

Мы больше не пытались прятаться. Дочери Калатина знали, где мы находимся, и должны были вернуться. Конечно, не исключено, что они могли прекратить свои фокусы с листьями и палками и просто привести войска Мейв туда, где мы скрывались. Конор считал такой вариант маловероятным, и я был с ним согласен, хотя моего мнения никто и не спрашивал. Мейв знала, что у нее достаточно времени, чтобы вдоволь с нами наиграться перед тем, как прикончить Кухулина, поэтому особо не спешила, растягивая удовольствие.

Конор обвел взглядом долину.

— Могло быть и хуже, — заметил он. — Сюда ведет только одна дорога, а ее можно защитить без особого труда. Кухулин мог бы и без посторонней помощи удерживать вход в долину в течение долгого времени, а на этот раз у него есть еще и мы. — Конор улыбнулся, словно сказал что-то забавное.

«Но на этот раз нет Луга, который мог бы ему помочь», — подумал я. Когда тебе по-настоящему нужен бог, его никогда рядом не оказывается.

— Конечно, если Мейв готова пожертвовать половиной армии для того, чтобы сюда проникнуть, тогда нам конец, однако…

При этих словах Конор неожиданно охнул от боли и согнулся пополам, пытаясь расслабить скрутившийся от колик живот. Мы уже настолько привыкли к этим приступам, что просто ждали, когда он придет в себя, делая вид, будто не происходит ничего особенного. Через несколько секунд он медленно распрямился, отхлебнул вина и продолжил:

— Если этой стерве наплевать на потери, тогда мы долго не продержимся, но я думаю, что она хочет расправиться с Кухулином без особых хлопот, после чего ее вояки разбегутся по всему Ольстеру, как крысы по амбару. Раз есть такая возможность, она подождет, пока дочери Калатина сделают за нее всю работу.

Говорил он ровно и четко. С тех пор как началась война, Конор снова превратился в прежнего короля. Он постоянно пил, чтобы приглушить боль, впрочем, как и все остальные, но в течение всего этого времени я ни разу не видел его пьяным. Его борода была расчесана, кроме того (к всеобщему облегчению), он снова начал мыться. Его взгляд стал почти таким же ясным, как прежде, такими же быстрыми стали и его мысли. На его лице появилось несколько лишних морщин, как и у всех нас, но выглядел он хорошо. Даже вернулась его знаменитая усмешка, больше похожая на оскал. Я снова почувствовал в нем прежнюю силу, и это меня радовало. Что бы он ни сделал в прошлом, теперь он был нужен Ольстеру сильным, причем больше, чем когда-либо. Если кто-нибудь и мог найти выход из этой ситуации, то это был именно Конор.

Такая же разительная перемена, только наоборот, произошла и с Кухулином. Он ходил с неухоженными волосами, в грязной одежде, кожа его потускнела. Он очень много пил, чего никогда раньше не делал, а в глазах появилось какое-то отупение, совершенно ему не свойственное. Друиды до сих пор продолжали время от времени давать ему снотворное, но, похоже, от этого он только делался более раздражительным и пил еще больше.

Я присел возле него. Кухулин покосился на меня, нахмурился и, ничего не сказав, допил вино, остававшееся на дне кубка.

— Тебе уже достаточно, — сказал я. — Почему ты так много пьешь?

Он скривился.

— Здесь все пьют.

— Но они пьют из-за страданий, вызванных проклятием Мачи, чтобы справиться с болями. А ты ведь не болен.

— Вы держите меня здесь, а тем временем Ольстер пылает в огне. Не думайте, что мне это нравится.

Я попытался воззвать к его рассудительности.

— Ты ведь знаешь, почему так происходит. Если ты нападешь на них в одиночку и погибнешь, это будет просто бессмысленной жертвой. Нам нужно подождать, пока остальные воины смогут встать на ноги и прийти к тебе на подмогу.

Я замолчал. По выражению его лица было видно, что мои доводы его не убедили.

— Даже если бы мне было наплевать на свое честное имя, — зарычал он, — а мне на него не наплевать, тем более что в этот самый момент меня поднимают на смех по всей Ирландии, то мне не наплевать на мою страну, на мой дом и на мой скот. Все они — игрушки в руках Мейв, она может играть с ними, как ей заблагорассудится. И я с этим тоже должен смириться?

— Ты все это вернешь, — промямлил я, — все. Вот увидишь.

Кухулин отвернулся от меня, чтобы я не видел его покрасневших глаз, и кто-то молча налил еще вина в его кубок. Он апатично отхлебнул и медленно повертел кубок. Кухулин выглядел ужасно несчастным. Ему было все равно, жив он или мертв. Конечно, огромное количество снотворного зелья, которое он проглотил за последние несколько дней, достаточное для того, чтобы убить любого другого (по клятвенному заверению жреца), вероятно, не способствовало улучшению его настроения. Однако именно бездействие и неуверенность, вызванные видениями дочерей Калатина, да еще мысли о том, что в Ольстере хозяйничает армия Мейв, несомненно, привели к тому, что он чувствовал разлад с самим собой. Смысл жизни Кухулин видел в битве, и если ему не позволяли драться, то он просто не знал, чем себя занять. Он скорее готов был сражаться с химерами, чем сидеть с нами, ничего не делая. Даже Эмер не знала, что ему сказать. Она сидела в сторонке, и вид у нее был очень несчастный.