Книга Госдачи Кавказских Минеральных Вод. Тайны создания и пребывания в них на отдыхе партийной верхушки и исполкома Коминтерна от Ленина до Хрущева - Андрей Артамонов

Однажды я, как заместитель директора по научной работе Института морфологии (директором был академик АМН СССР А. И. Абрикосов), по настойчивой просьбе Лепешинской побывал в ее лаборатории. С Ольгой Борисовной меня связывало давнее знакомство, но в этом случае приглашение в лабораторию было продиктовано пиететом к моему служебному положению. Прием был, как и следовало ожидать, очень радушным, по-видимому, к нему готовились, чтобы произвести хорошее впечатление на официальное лицо. От меня, однако, не ускользнул бутафорский характер подготовки. Я застал лабораторию в состоянии бурной активности, она должна была рассеять многочисленные, часто анекдотического содержания, слухи о ее действительной работе. Мне показали оборудование, гордостью которого был недавно полученный английский электрический сушильный шкаф (в то время получение заграничной аппаратуры было делом трудным). Заглянув в шкаф, я убедился, что им и не пользовались. Две молодые лаборантки в новых белых халатах что-то усердно толкли в фарфоровых ступках. На вопрос, что они делают, ответили: толкут семена свеклы. Цель такого толчения в ступке мне пояснила Ольга Пантелеймоновна – дочь Ольги Борисовны: оно должно доказать, что произрасти могут не только части семени с сохранившимся зачатком ростка, но и крупицы, содержащие только «живое вещество». Затем Ольга Пантелеймоновна посвятила меня в исследование, выполняемое ею самой. Точно привожу ошеломившую меня фразу: «Мы берем чернозем из-под маминых ногтей, исследуем его на живое вещество». Я принял сказанное Ольгой Пантелеймоновной за шутку, но в дальнейшем понял, что это действительно было объяснением научного эксперимента. Впрочем, как показали события в научном мире, в подобных сообщениях в ту пору недостатка не было. Из лаборатории я ушел с впечатлением, будто я попал в Средневековье. И лишь спустя некоторое время я узнал из официальных сообщений, что побывал на вершине научного Олимпа…

Творчество О. Б. Лепешинской не ограничилось открытием «живого вещества». Она одарила человечество своими содовыми ваннами, которые якобы возвращали старым людям молодость, сохраняли ее молодым, поддерживали бодрость духа и тела. С докладом о найденной панацее Ольга Борисовна выступила в ученом совете Института морфологии под председательством А. И. Абрикосова, где были объединены наиболее авторитетные московские морфологи разных научных направлений. Происходило это лет сорок тому назад в уютном зале кафедры гистологии МГУ на Моховой улице. Основное содержание доклада было посвящено не теоретическим предпосылкам эффективности содовых ванн (об этом было сказано нечто нечленораздельное в общем аспекте «живого вещества» и воздействия на него содовых ванн), а испытанию их на отдыхающих в правительственном санатории «Барвиха». Санаторий предназначался для самых высокопоставленных деятелей государства, партийного аппарата, старых большевиков, заслуженных ученых, артистов, писателей. Ольга Борисовна долго рассказывала, как благоприятно номенклатурные отдыхающие отзываются об эффекте содовых ванн. Стыдно было за докладчика и за нас самих, вынужденных слушать этот жуткий бред. По окончании доклада воцарилось тягостное молчание. А. И. Абрикосов весьма робко предложил задать вопросы докладчику и умоляющим взглядом обводил присутствующих, чтобы хоть кто-нибудь нарушил гнетущее молчание. Я разрядил обстановку озорным вопросом в стиле моего обычного иронического отношения к творчеству О. Б. Лепешинской: «А вместо соды – боржом можно использовать?» Но до Ольги Борисовны юмор не дошел. Она отнеслась к вопросу с полной серьезностью, ответив, что нужна только сода и заменить ее боржомом нельзя…»[171]

Вдова писателя И. Э. Бабеля А. Н. Пирожкова (кстати, одна из проектировщиков Метростроя, которые работали над созданием тоннелей Черноморской железной дороги на отрезке от Гагр до Ткварчели) опубликовала перед смертью цикл чрезвычайно интересных, но излишне приторно-пасторальных мемуаров «Письма. Семь лет с Бабелем», где достаточно подробно описывает встречи своего мужа и первого секретаря обкома ВКП(б) КБАССР Б. Э. Калмыкова на территории дома отдыха СНК КБАССР в Долинском, где, по ее свидетельству, постоянно проживал глава республики. Я считаю, что в этих мемуарах автор А. Н. Пирожкова, сама того не понимая, нарисовала крайне омерзительный портрет главы КБАО/КБАССР Б. Э. Калмыкова, который даже в быту вел себя с людьми как со скотом. Вот выдержки из этого выдающегося документально-исторического произведения А. Н. Пирожковой:

«…Через несколько часов мы были в Нальчике, остановились в гостинице и заказали чаю. Я легла спать, а Бабель отправился к Беталу Калмыкову, первому секретарю обкома партии Кабардино-Балкарии…

Бабель разбудил меня. Войдя в мой номер, он сказал со смехом:

– Знаете, сколько вы проспали? Теперь утро следующего дня. Бетал приглашает вас переехать к нему в загородный его дом, где он сейчас живет, в Долинское.

Но я заупрямилась:

– С Беталом я незнакома, принять приглашение не могу, приглашает он вас, а не меня, и переезжать к нему я не хочу. Не хочу – и все!

Со мной ничего нельзя было поделать. Не помогло ни уверение в том, что у меня там будет своя комната, ни то, что у Бетала в Долинском всегда живет много всякого народу – друзья, корреспонденты московских газет с женами и т. д. Я стояла на своем. Пришлось Бабелю снова пойти в обком, и там было решено, что он будет жить у Бетала, а я куплю путевку в дом отдыха как раз напротив дома Бетала (А. Н. Пирожкова на самом деле жила в здании бывшего особняка купца 2-й гильдии Н. А. Сухорукова, ставшего с весны 1921 года загородной дачей исполкома КБАО. Летом 1925 года на этой даче по личному разрешению Б. Э. Калмыкова жил и работал писатель А. А. Фадеев. – Авт.). На это я согласилась, и мы переехали в Долинское. По дороге туда Бабель рассказал мне о своей встрече с Беталом Калмыковым в тот первый день в Нальчике, который я полностью проспала.

– Я встретил его на площади, он стоял перед новым зданием Госплана. Я подошел к нему и сказал: «Красивое здание, Бетал». Он ответил: «Здание – красивое, люди – плохие. Зайдемте!» Мы вошли, и я с удивлением услышал, как он сказал какой-то женщине, что хочет пройти в уборную и чтобы там никого не было. Пригласил и меня туда. В уборной было нисколько не хуже, чем в уборной любого московского учреждения, но Бетал остался крайне недоволен. Он прошел оттуда к заведующему, и, когда тот встал, встречая нас, сказал ему без всякого предисловия: «Вы дикий и некультурный человек! У вас в уборной грязно!»

В Долинском Бабель познакомил меня с Беталом и его семьей. Бетал Калмыков был высокого роста, довольно плотный и широкоплечий, с раскосыми карими глазами и круглым, скуластым лицом. Одевался он в серый костюм из простой ткани, которая называлась тогда «чертовой кожей». Брюки галифе и рубашка с глухим воротником, подпоясанная узким ремешком. На ногах сапоги из тонкого шевро, а на голове кубанка из коричневого каракуля с кожаным верхом. Он почти никогда, даже за столом, не снимал своей кубанки, и только однажды я увидела его без шапки и узнала, что он лыс. Очевидно, своей лысины он стеснялся.