Книга Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен

– Да, да, – ответила моя подруга. – Пройдитесь тут, где-нибудь да найдете бутылку чего-нибудь, это точно. Глазам не верю, что вы пожаловали, Билл.

– Мне это в удовольствие, моя красавица. Мне нравится твой латино… ты не очень грустишь, что он уезжает?

– Нет, – соврала Катрин. – А что?

– Ну, не знаю, Женевьева мне говорила, что вроде вы…

Он сделал вульгарнейший жест, от которого Катрин взвизгнула, а Флориан рассмеялся. Катрин возмущенно посмотрела на меня, и я смогла лишь жалко улыбнуться в ответ: мне еще случалось, расслабившись, доверять отцу некоторые вещи, которых нельзя повторять! Нет чтобы вспомнить, что он повторял все и всегда, в первую очередь то, чего нельзя.

– Упс? – сказала я, хлопая глазами в знак раскаяния.

– Ты совсем дура, да?

– Ладно, пойду разыщу что-нибудь выпить, – вздохнул Билл, притворяясь смущенным, хотя это состояние было ему абсолютно неведомо.

– Я с вами, – вызвался Флориан. – Тут есть виски, в кухне у Катрин. Вас устроит?

Это жалкое усилие тронуло меня и одновременно задело. Мне не хотелось, чтобы Флориан так унижался.

– А ты разве не шнапс пьешь?

– Вообще-то я пью белое вино, – ответил Флориан, показав свой бокал.

– Белое вино – дамское пойло.

– Так показать вам, где виски, или нет?

– Угу. – Отец недоверчиво покосился на Флориана. – О’кей.

Они ушли вместе, и у меня огромный камень упал с души. Я откинулась назад, прислонившись к стене коридора.

– Все такая же большая любовь между ними? – спросила Катрин.

– Да, увы, хотя парень старается…

– Не так это страшно, киска.

– Да, я знаю… но, кажется, меня это достает сильнее, чем раньше.

Я искоса взглянула на Катрин. Зря я это сказала – она могла понять, что если я сегодня реагирую хуже прежнего на недоверчивое отношение моего отца к моему возлюбленному, то это, быть может, потому, что я сама перестала ему доверять?

Катрин положила руку мне на бедро.

– Знаешь, Жен, это нормально – задаваться вопросами. И нормально, что ты задаешься.

Я остолбенела – проницательность никогда не была сильной стороной Катрин, и я всегда поражалась, когда она ее проявляла. Я хотела ответить, но тут к нам подсел Никола.

– Твой отец клеит мою подругу, – сообщил он мне.

– Надо ли кому-то напоминать, что по возрасту она годится ему в подруги? – спросила Катрин, за что тут же получила тычок в плечо.

– Вообще-то она на шесть лет старше Жозианы, – уточнила я и выгнулась, чтобы избежать такого же тычка. Поддразнивать Никола по поводу возраста Сьюзен уже несколько недель как вошло в привычку, и никто не обижался. Они оба принимали эту разницу в возрасте так естественно, что мы могли позволить себе шпильки, никак, впрочем, не влиявшие на наше хорошее отношение к Сьюзен.

Мне подумалась, что сама я далеко не так верю в свою любовь, чтобы подобные комментарии на ее счет не задевали меня. От этой мысли мне стало невероятно, безмерно горько, захотелось немедленно отыскать Флориана и смыться с ним по-тихому. Все было намного лучше, когда мы оставались вдвоем, в мягком и уютном гнездышке нашей постели и наших клятв в вечной любви. Я взяла бутылку текилы, оставленную на лестнице Эмилио, и отпила большой глоток.

– О чем разговор? – спросил Никола, перехватив у меня бутылку.

– О Жен, ей трудно смириться с фактом, что она еще задается кое-какими вопросами, – многозначительно ответила Катрин.

– А-а-ааа, – протянул Никола. Они переглянулись, и я поняла, что этот разговор для них наверняка не в новинку и они только и ждали удобного момента, чтобы обсудить это со мной.

– Это западня, – возмутилась я. – Вы загнали меня в угол.

– Твой друг увяз в политической дискуссии с Эмилио и студентом-социологом, это надолго, – сказал Никола, обняв меня за плечи на случай, если я захочу убежать (а я хотела). – Ты имеешь право задаваться вопросами, Жен.

– Да не задаюсь я вопросами! Но я вижу на всех ваших физиономиях вокруг меня сплошные вопросы, и…

Я осеклась. Никола и Катрин, скрестив на груди руки, смотрели на меня, давая понять, что не верят ни одному моему слову.

– Вы меня достали, – проворчала я жалобно.

– Вот это веский довод в разговоре, – сказал Никола.

– Блин! Я имею право задаваться вопросами?! И потом, вовсе я не «задаюсь вопросами». Я… я размышляю.

– Ты «размышляешь».

– Ну да, я думаю о разных вещах, это, по-моему, нормально, нет? Совершенно нормально, когда снова сходишься с мужчиной после разрыва, о многом размышлять! Ясно?

– Да нет проблем, – ответил Никола. – Но…

Он посмотрел на Катрин, как бы спрашивая разрешения продолжать.

– Что – но? – крикнула я. – Колись уже, что вы хотите мне сказать.

– Ну… Кажется, у тебя с этим проблема.

– О чем ты?

– Жен, – вмешалась Катрин. – Все эти недели ты то твердила нам, что у тебя все абсолютно, совершенно, несравненно, обалденно хорошо, то убеждала, что нормально задаться парой-тройкой вопросов. Тебе не хватает… ясности.

– Ага, ты у нас большой спец по ясности, знаем.

– По чужой – да, – ответила Катрин, и я улыбнулась, несмотря на то что была недалека от паники. Я реагировала слишком, слишком остро и сама это сознавала.

– Почему тебя это так мучает? – спросил Никола. – После всего, что ты пережила, это нормально, что ты еще побаиваешься, тебе не кажется?

– Да не хочу я побаиваться! Вот именно, после всего, что я пережила, мне кажется, я имею право знать, чего хочу! Быть уверенной, что я этого хочу! – Я осеклась, удивившись собственным словам, я даже чуть не зажала рот рукой, как не в меру разговорившийся персонаж в детском фильме. Катрин тихонько выдохнула: «Ах…» и обняла меня. Я резко высвободилась.

– Прекратите… я не это хотела сказать, я… черт, почему именно когда я вижусь с вами или с отцом, я задаюсь вопросами… если бы не этот ваш глупый вид…

– Ладно, может, не будешь валить с больной головы на здоровую? – мягко попросил Никола.

– Нет, но… что вы имеете против? Черт, когда этот человек ушел, я была в кусках, кому, как не вам, это знать? И вот он вернулся, а все как бы… «И-и-иии, не уверены»… это что-то!

– Могу я сказать тебе что-то действительно неприятное? – спросил Никола.

– Нет.

– А я все-таки скажу, ладно? Если бы ты была уверена, Жен, тебе было бы глубоко плевать на то, что могут подумать о тебе другие.

– А мне и плевать! Мне только неприятно, потому что я люблю вас, вот и все…