Книга Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

Визель согласился в принципе продолжать диалог, но предложил добавить к этому списку идеи, которые прозвучали в выступлениях Визенталя в США, поскольку, по словам Визеля, они его беспокоили. В одной из своих речей, например, Визенталь сказал: «Каждый, кто видит в газетах или по телевизору детей, умирающих от голода в Камбодже, и помнит фотографии детей в Варшавском гетто, многие из которых умерли от голода, понимает, что это одни и те же дети. Различия во времени, месте и цвете кожи значения не имеют».

Визенталь обиделся на критику Визеля, и их идейные разногласия переросли в личную вражду. Визенталь написал Хаузнеру, что, поскольку Визель порочит его репутацию, он больше с ним встречаться не желает. Несколько месяцев спустя Генри Киссинджер сказал в интервью шведскому телевидению, что узнал от Эли Визеля о смерти шведского дипломата Рауля Валленберга, и Визенталь поспешил эту информацию распространить, как бы давая тем самым понять, что Визель самоустранился от дальнейшего участия в важной кампании.

Когда Визель начал работать над созданием музея Холокоста в Вашингтоне, Визенталь посоветовал цыганским активистам потребовать, чтобы их представитель был включен в состав совета, возглавляемого Визелем, но из-за личного соперничества между Визенталем и Визелем никаких шансов на это не было. Визель отверг требование цыган под формальным предлогом, что членов совета назначает не он, а президент Рейган. Когда же цыгане написали Рейгану, Белый дом переслал письмо Визелю.

В последующие годы Визель получал подобные требования неоднократно, но все их отклонял. Один из американских цыганских активистов, профессор Техасского университета Иан Хэнкок, попросил разъяснений относительно того, что Визель написал в своей книге «Ночь», где он рассказывает о капо цыганского происхождения, избивавшем его отца, и говорит, что никогда «их» не простит. Хэнкок спрашивал, кого Визель имел в виду, цыган или немцев, и отмечал, что среди капо в лагерях было и много евреев, а среди заключенных, над которыми они издевались, были в том числе цыгане.

В декабре 1984 года Визенталь тоже написал Визелю. Он напомнилл ему, что, несмотря на разногласия между ними, они всегда сходились на том, что цыгане должны считаться жертвами нацизма, и высказал мнение, что включение цыганского представителя в состав членов совета могло бы улучшить положение цыган в ФРГ. При этом он отметил, что обращается к Визелю по вопросу о цыганах, несмотря на враждебные заявления, которые Визель и его коллеги по общественному совету делают относительно него.

Визель ответил письмом на официальном бланке совета, верхнюю часть которого украшал американский орел. «Если память мне не изменяет, – писал он, – я никогда о вас таких заявлений не делал. Я вас не хвалю, но и не критикую. По сути, я не говорю о вас вообще. А вот вы, наоборот, развязали клеветническую кампанию, направленную против общественного совета, его членов-евреев и особенно против меня. Но хотя многие журналисты и просили у меня комментариев, я решил не реагировать. Предпочитаю вести войну с антисемитами, а не с евреями». Визенталь переслал это письмо одному из своих знакомых как «образец наглости».

Визель не делал секрета из того факта, что испытывал к Визенталю неприязнь, причем не только идейную, но и личную. В своих мемуарах он рассказывает, что Визенталь попросил его написать рецензию на «Подсолнух» для газеты «Нью-Йорк таймс». «Эта история кажется мне совершенно абсурдной, – пишет он. – Впрочем, откуда мне знать? Я ее еще не читал». На самом же деле Визенталь ему эту «историю» присылал и просил написать к ней комментарий, но Визель отказался.

Как-то раз, когда Визенталь был у Визеля дома, в комнату вошел младший сын Визеля, Элиша, и отец представил его гостю. Однако Визенталь сказал мальчику: «Оставь нас, нам надо обсудить важные дела». «Может быть, – задается вопросом Визель, – Визенталь рассердился на то, что Элиша не проявил к нему особого интереса?» В любом случае Визель обиделся. «Мне не нравится, – пишет он, – когда унижают детей вообще, а уж когда унижают моих собственных – тем более». С тех пор связь между ним и Визенталем прервалась.

Визель рассказывает также, что однажды, когда он побывал в одном сербском концлагере в качестве главы международной делегации, комендант лагеря старался как можно лучше его принять, и Визель никак не мог взять в толк, с чего бы это вдруг. Оказалось, что тот принял его за Визенталя. Этим рассказом Визель как бы намекает читателям, что Визенталь – это человек, которого с радостью принимают у себя коменданты концлагерей. «Он мне завидовал, – скажет Визель через несколько лет после смерти Визенталя. – Просто завидовал». Но, судя по всему, зависть была взаимной. Они соперничали за звание верховного авторитета, имевшего право говорить от имени погибших и выживших во время Холокоста и извлекать из него моральные и политические уроки. Быть «главным авторитетом по Холокосту» означало иметь влияние, престиж, уважение и деньги.

Личные амбиции и борьба за престиж стали также причиной недружественных отношений Визенталя с такими «охотниками за нацистами», как Тувья Фридман и Беата Кларсфельд.

4. Охотничья зависть

Фридман восхищался Визенталем, жаждал его признания и завидовал ему. Он засыпал его бесчисленными письмами, в которых перемешиваются обожание, самоуничижение и – главным образом – жгучая обида по поводу того, что Визенталь не хотел разделить с ним свою славу. «Ты великий охотник за нацистами, а я всего лишь щенок», – писал он Визенталю в одном из писем. «Я – лилипут, а он – король с двадцатью профессорскими званиями; рядом с ним я ничто», – пишет он в своей книге[13]. Однако при этом он не скрывал своей зависти и даже намекал, что обнародует некие подробности из прошлого Визенталя, которые могут оказаться для того неприятными.

По словам Фридмана, однажды он присутствовал на лекции Визенталя в Торонто, где тот заявил, что лично участвовал в похищении Эйхмана в Аргентине: он, мол, бросился на Эйхмана, дал ему несколько пощечин, затолкал в джип и участвовал в его допросе. Когда же Фридман, после лекции, подошел к Визенталю и спросил, зачем он лжет публике, тот якобы объяснил это тем, что получил за лекцию 500 долларов и компенсацию всех расходов. Однако Фридман – единственный источник этой истории, и к тому же в своей книге он утверждает, что это случилось в Монреале.

Фридман, называвший Визенталя то «господин инженер», то «Шимек», неоднократно просил его о встрече, и иногда Визенталь, пусть неохотно, но соглашался. Он относился к Фридману как к надоедливому бедному родственнику и время от времени посылал ему деньги – то триста долларов, то тысячу – как бы в качестве платы за всякого рода публикации, которые Фридман присылал ему из Хайфы. Однажды он сказал Фридману, что если бы поселился в Израиле, то стал бы Тувьей Фридманом, но поскольку остался в Вене – стал Симоном Визенталем.

В ноябре 1968 года, когда в нескольких европейских столицах достигли своего пика студенческие волнения, а «новые левые» в ФРГ угрожали изменить существующий общественный порядок, в Западном Берлине проходила конференция Христианско-демократической партии. В какой-то момент к стулу, на котором сидел канцлер ФРГ Курт Георг Кизингер, сзади подкралась женщина и, когда канцлер к ней обернулся, с криком «Нацист! Нацист!» влепила ему пощечину. Женщину звали Беата Кларсфельд.