Книга Лихолетье. Последние операции советской разведки - Николай Леонов

На выборах не было борьбы партий и программ, боролись только личности, и победила в то время самая яркая, самая заслуженная в своей оппозиции к Горбачеву, к КПСС, к старому строю. Люди проголосовали против старой системы. За какую новую систему они отдали голос, они себе слабо представляли. Ведь Ельцин никогда до выборов не говорил, что поведет дело к реставрации капитализма. Все шесть кандидатов одинаково монотонно говорили о плюрализме в экономике и в политике, с разницей лишь в темпах. Слушать их было скучно. Потешал лишь Жириновский своими петушиными наскоками на Ельцина да экстравагантными всплесками типа: «Уберите этого газетчика из зала. Я – кандидат в президенты! Чего это он вздумал задавать мне вопросы?»

КПСС потерпела поражение по всем азимутам, и теперь ее судьба – догнивать в оппозиции.

Напуганный Горбачев стал искать защиты у своего былого недруга Ельцина и был готов отдать все, чтобы его только не попросили из Кремля. Он несколько дней сидел в Новоогареве с новыми «удельными князьями» и писал под их диктовку «Союзный договор», ликвидирующий Союз. Верховный Совет СССР, раздробленный на депутатские крупицы, беспомощно болтал последние речи. Скоро, через полгода, ему предстояло прекратить свое существование по воле «9+1» (так называлась новоогаревская группа, состоявшая из 9 руководителей республик и президента СССР).

17 июня премьер Павлов поставил в Верховном Совете вопрос о предоставлении ему чрезвычайных полномочий. Его поддержали Язов, Крючков, Пуго. Но все развивалось настолько вяло, тягомотно, что окончилось очередным документом – «решением», которое ничего не решало.

Как Горбачев пожалел в свое время Ельцина, оставив его в 1987 году на посту министра, хотя и погрозив пальцем со словами: «Имей в виду, в политику я тебя больше не пущу!», так и Ельцин был готов «возвратить должок», оставив Горбачева на положении приживалы в Москве, на декоративной должности. Вскоре в США, куда Ельцин поехал с первым государственным визитом через неделю после выборов, он сказал: «Я никогда не буду пытаться занять место Горбачева. Я ему это обещал».

Остатки коммунистической рати были деморализованы полностью. Мне в руки попало письмо в ЦК члена политбюро и секретаря ЦК КПСС Антоновича, который сам боролся на выборах за место народного депутата РСФСР от Первомайского района Москвы против Ю. Афанасьева, ректора Историко-архивного института, выступавшего под флагом радикальной демократии. Глубоко уважаемый мной Антонович честно писал, что партия отвергается народом, на нее возлагается вина и за прошлое, и за шестилетнее топтание на месте под скрип «перестройки». Под ее знаменем уже нельзя выиграть никакие выборы, сколько ни старайся. «Я, – писал он, – распространил 250 тыс. листовок, провел сотни встреч и все-таки проиграл сопернику, который вообще не вел избирательной кампании, впрочем, как и Г. Попов, как и Б. Ельцин.

Они были уверены в том, что антикоммунистический настрой в обществе автоматически обеспечит им победу. Они лучше знали настроение народа».

Поражение и раскол – два родных брата. Большинство сибирских и дальневосточных парторганизаций заявило о своем несогласии с курсом формального руководителя Горбачева. Они поставили вопрос о созыве внеочередного съезда и рассмотрении «оргвопроса», то есть снятии Горбачева с поста генсека. Для нормальной логики нормальных людей это совершенно естественно. Лидер, приведший партию к потере власти, к потере авторитета, к нарушению всех социалистических ценностей, составлявших партийный идеологический фундамент, должен был бы уйти и сам, будь он чуть-чуть посовестливее и уважай хоть капельку столь модные «общечеловеческие ценности». Честность, наверное, не последняя ценность этого рода. Но наш политический истеблишмент живет не по этим правилам, у него свой кодекс поведения: любой ценой (именно любой!) оставаться у власти, не останавливаясь ни перед чем, для всего найдется оправдание. Вялый во всех других делах, Горбачев вновь забурлил активностью, стараясь не допустить созыва съезда, чтобы не оказаться в роли ответчика на трибуне-эшафоте.

Обращение сибиряков и дальневосточников всполошило партийные верхи, партия начала просыпаться снизу, чего так старались не допустить во все годы агонии. Сразу же по Москве поползли слухи о неминуемом со дня на день выходе из партии Яковлева, Шеварднадзе, Бакатина и др. Открыто стали говорить о том, что в партии раскол и очередь лишь за его организационным оформлением. Шеварднадзе, находясь в поездке в Австрии, сказал, что надо создавать новую демократическую партию. Это дало повод для начала расследования против него как члена ЦК КПСС. Но он уже давно в душе простился со своим партийным пьедесталом и витал на других крыльях в других эмпиреях.

Атомизация КПСС означала удар и по другим партиям, которые десятками создавались в стране. Люди перестали доверять всем партиям, самому политическому инструменту в виде партии. Любая партия как форма организации политических сил была заранее скомпрометирована. Наступило время широких, расплывчатых «движений», через опыт которых уже прошли многие страны Восточной Европы, отринувшие социализм. Набирали силу «Демократическая Россия», «Рух» на Украине, «Саюдис» в Литве и т. д.

Формальный раскол в КПСС стал фактом 2 июля 1991 г., когда А. Н. Яковлев вместе с Шеварднадзе, Руцким, Силаевым, Петраковым, Шаталиным и др. опубликовали заявление о создании «Движения за демократию» (очередное «движение»). Заявление выглядело попыткой «чистых» демократов-интеллигентов встать над грязной лужей, в которой барахтались актеры политической драмы. В их заявлении звенела нота элитарности тех, «кто уверен в своих силах и знаниях», «кто не боится конкуренции» и т. п. Дух заявления пропитан ненавистью ко всему, что связано с государством, в этом они выглядели почти сродни анархистам. Навязчивым и подозрительным был перекос в сторону безграничных свобод личности. Президент Горбачев, полностью потерявший ориентацию во времени и пространстве, все же распорядился, чтобы его пресс-секретарь сделал от его имени заявление, что он поддерживает это движение, ибо «оно направлено на достижение согласия, единства…» и т. д.

Кроме макромира я еще живу в нашем профессиональном микромире. Корпус офицеров государственной безопасности начинает давать трещины. Причин много, но к ним добавилось и плохое материальное обеспечение. Зарплата невелика и стабильна, в то время как цены постоянно растут. В моем управлении появились просто бедствующие офицеры. В семьях, где трое детей, родители еле-еле сводят концы с концами. Я как начальник управления имею право помочь таким семьям в размере двух месячных окладов в течение года, но это капля в море. Нищета для спецслужб – смертный приговор. Чтобы выжить, люди будут уходить, либо – и это неизмеримо хуже – искать приработок на стороне. Мой коллега – начальник соседнего управления говорит, что к нему на стол еженедельно ложатся три-четыре рапорта об уходе. Люди честно говорят, что им «надо кормить семью». Уходят, как правило, те, кто активнее в жизни, умнее, жизнеспособнее.

Среди старшего генералитета явная растерянность и замешательство. В столовой – единственном месте для свободного общения – они гудят, как растревоженный пасечником улей, норовя кого-нибудь ужалить. Отдельные голоса еще слышны: «Вот надо бы…», но все-таки доминируют озабоченность, неуверенность, разброд. Я больше отмалчиваюсь. Иногда на меня шипят: «Ты чего молчишь, аналитик?» А что я им скажу, зачем буду расстраивать их в час обеда? Все и без моих сентенций ясно, слишком очевидны и грубы силы, формирующие сегодняшний лик нашей истории.