Книга Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

– Да ты что?! Кому это надо?! Вот так и погонят! Вот так и погонят! Замерзнут?! Да им-то что? Им работы меньше! Не доедет кто до лагеря и хрен с ним! Спишут! Ты-то о себе заботься! Я смотрю, ты вон в одном в свитере, сам-то что, не замерзнешь?! Где одежда-то? – мужик сочувственно кивал головой.

Павел, обняв сам себя за локти, потер руки. Морозец уже прокрался под одежду. Было холодно. Дрожь заставляла двигаться.

– Нет у меня моего полушубка и шапки. В камере остались. Вот я и думаю, может, дадут!

– Ни хрена они не дадут! Не дадут! Вот сейчас погонят к воротам и все! Там сидеть будем в предбаннике тюремном. Хорошо, что хоть не на улице. Если на улице, то померзнут люди!

Павел с ужасом осмотрел толпу зэков. Действительно, многие почти раздеты. Ваня. Ваня Пермяков, он тоже в одном свитере, правда, вместо брюк теплые ватные штаны и валенки! Да и как он оденется, у него же руки забинтованы!

Конвоиры, мирно вышагивающие рядом с толпой арестантов, поглядывали куда-то вверх. Павел поднял голову и увидел над стеной вышку. Там стоял часовой. Он, словно вперед смотрящий на корабле, вглядывался вдаль. Где-то сбоку послышался рокот от двигателя машины. Подъехавший автомобиль заскрипел колесами по снегу. Раздался свисток сверху. Часовой на вышке выдувал трели. Конвоиры, что ходили рядом, встрепенулись и начали орать:

– А ну, встать, встать!!!

Солдаты подталкивали прикладами людей. Арестанты испуганно жались друг к другу. Они, как толпа овец, пятились к воротам. Какие-то вздохи и возгласы. Клюфт, вслушиваясь, пытался уловить эти звуки.

– Бее, бее! – Павлу казалось, над толпой несутся жалобные завывания.

– Бее! Бее! – полуодетых овец на двух ногах гнали цепные псы в белых полушубках.

«Мы как овцы! Безропотно подчиняемся этой команде! Думая, что это судьба! Никто не решается что-то изменить! Идти на бойню, в преисподнюю! Безропотно и смирно! Идти на смерть и молчать, молчать, боясь высказать и выказать свое несогласие! Терпеть и смириться! Сотни людей безропотно подчиняются десятку! И так по восходящей! Идти и смириться! Смириться со своей судьбой! Даже не пытаясь ее изменить! Неужели так вся страна?! Страна смирилась со своей судьбой и идет, куда ее подталкивают вот такие люди, в белых полушубках, с винтовками наперевес?! А они?! Они?! Почему они это делают? Они, неужели они не понимают, что их заставляют делать зло? Они тоже подчиняются приказу?» – рассуждал Павел, глядя себе под ноги.

Он лишь изредка поднимал голову и бросал взгляд на солдат. Иначе нельзя! Споткнешься, и толпа затопчет тебя.

Живое озеро серых, полуободранных фигурок. Люди! Они когда-то были людьми! Но не сейчас! Сейчас они не похожи на людей. Лишь на тени! Слабое напоминание на людей. Призраки. Остатки!

«Нет. Такие люди действительно не достойны жизни. У них нет будущего. А без будущего они не нужны. Они никому не нужны. И я. У меня тоже нет будущего. Или есть? Или я могу изменить свое будущее! Вот сейчас, просто броситься на конвоира, отобрать винтовку и пристрелить кого-нибудь из его товарищей! Из его коллег в белом полушубке! И все! Пусть и меня убьют! Но зато я захвачу с собой одного – двух человек на тот свет! Пусть меня пристрелят! Лучше так, чем безропотно замерзнуть в вагоне! Как овечка, которую ведут на убой!» – лихорадочно подумал Павел.

Он осмотрелся и приметил одного из конвоиров. Солдат небрежно толкал винтовкой рядом идущих зэков. Заскрипели ворота. И толпу выгнали в еще один загон. Тоже высокие стены, но тут уже не видно неба. Сверху мрачная ржавая крыша, навес из железа. Павел растер руки. Они замерзли. Двигаться не хотелось, но Клюфт понимал: еще немного – и холод скует его тело так, что он не сможет двигать, ни руками, ни ногами. Клюфт попытался отыскать глазами в толпе Ваню Пермякова. Тщетно. Парня не было видно среди арестантов. В загоне их не стали опускать на колени, разрешили стоять и перетаптываться с ноги на ногу. Это было хоть какое-то облегчение. Павел начал выплясывать цыганочку, тщательно растирая свои плечи. Он обхватил сам себя руками и пританцовывал. На несколько минут стало теплее. Правда, прыгать так почти не было сил, но все-таки организм согрелся.

Павел тяжело дышал. Нет, так долго не протянуть. В этот момент его кто-то тронул за плечо. Павел повернулся. Это был старик Оболенский. На его яйцеобразной голове была надета меховая шапка. Крючковатый нос слегка похож на клюв хищной птицы. Грустные и добрые глаза внимательно разглядывали Павла. В руках он держал полушубок. Клюфт покосился на одежду. Это был его полушубок! Он оставил его в камере. Когда ушел на последний допрос к Полякову, с которого его унесли в тюремный лазарет.

– Вот и свиделись, Павел. Вот и свиделись! Берите свою одежду! – старик тряхнул полушубком.

Павел, изумленный, взял его и радостно натянул на себя. Оболенский довольно кивнул головой и протянул еще шапку. Он тяжело вздохнул и добавил:

– А я знал, что вас еще увижу. Вот и захватил его. Вот и точно. Знал. Что вы тут будете. И я тут буду. Верите вы или нет, но я знаю, что будет в будущем. Знаю. Вернее, предчувствую. У меня в последнее время, так сказать, развился дар прорицателя, вернее, во мне развился! – старик улыбнулся.

– Петр Иванович! – Клюфт обнял старика за плечи. – Огромное вам спасибо! А я уж думал, что замерзну! Спасибо! Как так вы вот и взяли?!

– Да, да. Его, кстати, Лепиков хотел у охраны на сахар выменять. Но я не дал. Даже пришлось подраться. А нашу-то камеру, Паша, всю разогнали. Вся по этапу пошла. Тут вот еще некоторые члены!

– Да, да, я видел. Прокурор тут был и Гиршберг. Председатель!

– Да, Гиршберг! – тяжело вздохнул Петр Иванович. – Только вот не нравится мне это, что здесь эти люди. Ой, не нравится! – как-то загадочно буркнул Оболенский и боязливо оглянулся.

– Это ж почему? – удивился Павел.

– А-а-а! – махнул рукой старик. – Это недобрый знак. Да и для вас не добрый знак, что я тут!

– Как это? – Павел погладил свой полушубок и надел шапку. – Так вы меня спасли! От холода! Спасли! А вы говорите! Нет. Наоборот!

– Ой, Паша! Часто спасение становится временным! Ой, временным! – вздохнул старик.

Заскрипели ворота. Конвоиры в очередной раз начали орать и бить прикладами арестантов, сгоняя их в кучу. Люди устремились к центру этого гигантского загона. Павел жался к Оболенскому. Тот тащил еще и большую котомку. Правда, не надевая ее на плечи. Колонну погнали к выходу. К воротам. Возле них несколько солдат усердно лупили арестантов прикладами, формируя из стихийной огромной толпы стройную колонну по четыре человека.

– Суки, в ряды, в шеренги разберись! – из-за спин конвоиров орал молодой офицер.

Его голос охрип. Было видно, что так дико орать этому человеку уже больно. Безумные глаза – они выкатились из орбит от напряжения. Гневное и красное лицо. И рот, перекошенный злобой. Из него вырывается матерная брань:

– Мать… пере… мать твою туда! А ну! А ну! Суки! В шеренги! В шеренги… гады! Шаг в сторону – попытка к бегству! Конвой стреляет без задержки! Прыжок вверх – провокация, попытка улететь, конвой стреляет без предупреждения! Мать… вашу! Суки! В шеренги! В шеренги, гады!