Книга Сталин. Наваждение России - Леонид Млечин

Андропов сказал «нет». ЦК согласился с председателем КГБ. Но мужу внучки Сталина в порядке исключения разрешили приезжать в Советский Союз не один, а два раза в год.

Бежав на Запад, Светлана Аллилуева засела за книгу воспоминаний «Двадцать писем к другу». Александр Твардовский, слушая отрывки из книги по западному радио, записал в дневнике свои впечатления:

«Содержание малое, детское, но в этом же и какой-то невероятный, немыслимый ужас этого кремлевского детства и взаимоотношений с отцом, по-видимому, привязанным к ней, но и заметно игравшим доброго отца для истории, игравшим в такие годы, когда у него руки были уже в крови до плеч».

Светлана писала не столько об отце-преступнике, сколько о своей никчемной, дурацкой, двойной, бесполезной и бесперспективной жизни, полной жесточайших потерь, горчайших разочарований и утрат. Близость к власти может дать человеку комфорт, почести, показное уважение, но не делает человека счастливым.

XX съезд и доклад Хрущева

Теперь, когда рассекречены многие документы, становится понятной драматическая история подготовки секретного антисталинского доклада на XX съезде. Он не был ни импровизацией, ни случайностью.

В ходу приписанная почему-то британскому премьер-министру Уинстону Черчиллю фраза о Сталине: «Он принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой».

Черчилль никогда этого не говорил. Владеющий английским языком может проштудировать все его сочинения и сам в этом убедиться. Да и комплимент (не знаю, кто придумал эту фразу), если задуматься, сомнительный. Принял страну с сохой, с сохой же, выходит, и оставил… В реальности Сталин «принял страну» в период расцвета НЭПа, когда она не только сама себя кормила, но и экспортировала хлеб. А оставил полуголодной.

Похоронившие его советские руководители радовались не только тому, что обрели власть, но прежде всего — избавлению от страха.

Часто говорят: члены политбюро так же виновны в массовых репрессиях, как и Сталин, мол, у Хрущева руки по локоть в крови…

Но ведь как только умер Сталин, массовые репрессии прекратились! Сразу! В тот же день! Да, всю историю советской власти преследовали инакомыслящих, были политзаключенные. Но массовый террор остался в прошлом. Это неопровержимо доказывает, что вдохновителем и организатором убийств был Сталин.

Другие члены политбюро к нему присоединялись. Одни, как Молотов, — потому что целиком и полностью одобряли его идеи и методы. Другие, как Берия, в силу полной аморальности и безразличия к человеческой жизни. Остальные, как Хрущев, вынужденно, поскольку соучастие в преступлениях было обязанностью руководства страны. Но как только предоставилась возможность прекратить убийства и беззаконие, Никита Сергеевич это сделал. Он освобождал, а не сажал.

Первые документы о механизме репрессий в стране были предоставлены сразу после смерти Сталина — правда, весьма узкому кругу людей.

В аппарате Берии подготовили объемистый документ в несколько десятков страниц. В нем цитировались показания следователей МГБ о том, как они сажали невиновных и получали нужные показания, воспроизводились резолюции Сталина, который требовал нещадно бить арестованных. Документ производил эффект разорвавшейся бомбы.

«Членов и кандидатов в члены ЦК знакомили в Кремле, — вспоминал Константин Симонов, — с документами, свидетельствующими о непосредственном участии Сталина во всей истории с “врачами-убийцами”, с показаниями арестованного начальника следственной части бывшего Министерства государственной безопасности о его разговорах со Сталиным, о требованиях Сталина ужесточить допросы — и так далее, и тому подобное.

Чтение было тяжкое, записи были похожи на правду и свидетельствовали о болезненном психическом состоянии Сталина, о его подозрительности и жестокости, граничащих с психозом… Поэтому к тому нравственному удару, который я пережил во время речи Хрущева на XX съезде, я был, наверное, больше готов, чем многие другие люди».

В конце пятьдесят третьего устроили суд над Берией и его подельниками. Процесс был закрытым. И обвиняли Лаврентия Павловича главным образом в антипартийной деятельности и работе на британскую разведку. Но всплыли и чудовищные преступления госбезопасности. Текст обвинительного заключения по делу Берии отпечатали в виде брошюры и разослали по всей стране, с ним знакомили районные партийные активы, то есть достаточно широкий круг людей.

«Хватит ли у нас мужества?»

Необходимость перемен и расчета со сталинским прошлым была очевидной, только страшно было за это браться. Медлили, трусили, боялись. Маленков уже в апреле 1953 года предложил собрать пленум ЦК, чтобы осудить культ личности Сталина. Однако же не решился первым назвать имя Сталина. Но разговор о наследстве вождя становился неизбежным.

В 1954 году Хрущев делился с товарищами по партии:

— В последние годы товарищ Сталин страдал тяжелым заболеванием — гипертонией. Повышенное давление вызывает у людей сильную раздражительность, мнительность… Болезнь и годы не могли не сказаться на его способностях. В последние годы и ум у него уже стал не тот: как ленинградское солнце — блеснет, а потом опять в тумане. Это зависело от состояния его здоровья. Он иногда впадал в крайности: мог и похвалить, мог и арестовать человека.

5 ноября 1955 года на президиуме ЦК зашла речь о том, как отмечать день рождения Сталина. Вспыхнул спор. Руководство страны разделилось на две группы. Одна считала, что настало время рассказать правду о преступлениях. Другая всячески этому противилась. Но документов о сталинских преступлениях накопилось так много, что члены президиума ЦК впервые решили не проводить торжественных собраний и не славить вождя.

После ареста Берии освобождение заключенных продолжалось. Это было неизбежным, считает профессор Владимир Наумов, который многие годы работал в комиссии, занимавшейся реабилитацией невинно осужденных. И не только по соображениям гуманности и справедливости:

— В начале пятидесятых годов советское общество находилось накануне социального взрыва. Терпение миллионов людей было на пределе. Смерть обожествляемого вождя ослабила страх перед государством и породила надежды на улучшение жизни. Волнения в лагерях начались еще при жизни Сталина. В марте 1946 года вспыхнули бунты заключенных на Колыме, в Коми и Казахстане. А с марта 1953-го их число резко увеличилось. Восстания подавлялись с применением тяжелой военной техники, танков, артиллерии.

Заключенных было так много, что если бы они поднялись, то смели бы охрану лагеря и устроили бог знает что. А рядом с лагерями жили вчерашние зеки, недавно освобожденные, — либо им не разрешили вернуться домой, либо они встретили женщину, женились. Возникала критическая масса, опасная для власти. Фактически все крупные индустриальные города были окружены лагерями заключенных и бывшими заключенными, без которых промышленность не могла обойтись.

— Вы не переоцениваете сейчас такую перспективу? — спросил я профессора Наумова. — Десятки лет держали страну в стальном корсете, и вдруг вы говорите, что они все могли восстать…