Книга Брачные узы - Давид Фогель

Койка Гордвайля оказалась в углу, возле стены, — счастье не изменило ему. Он проверил одеяла очень тщательно, в той мере, в какой это позволил ему слабый свет, и нашел их вполне чистыми. Его сосед, низенький лысый человек лет пятидесяти, достал из кармана нитку с иголкой, сел на койку и, сняв брюки, принялся зашивать в них дырку.

— Ничего не скажешь, они здесь следят за чистотой, — сказал он, обращаясь к Гордвайлю (здесь дар речи вернулся к людям, будто в мгновение ока были сняты какие-то злые чары). — Это лучшая ночлежка во всей Вене, можете мне поверить, но только пять ночей в месяц. И следят в оба. Хотя иногда удается обвести их вокруг пальца. За несколько грошей можно купить карточку на пару ночевок. Многие продают. Может, у вас найдется, господин сосед, кусок черной нитки? А то у меня только белая, не очень-то подходит к темным брюкам.

У Гордвайля не был никакой.

— Ну, ничего не поделаешь, — продолжал сосед, улыбаясь Гордвайлю как старому знакомому. — Главное — чтобы не были слишком рваные. Я вижу, вы не очень-то разбираетесь, — сказал он, глядя, как Гордвайль в нерешительности вертит одеяла в руках. — Делают так: одно расстилают как простыню, другое складывают и кладут под голову, а третьим укрываются. Одежду и ботинки тоже лучше прибрать. Лучше всего — под голову. И я так делаю. Потому как здесь, вы знаете, — он понизил голос и добавил заговорщицки, — люди здесь разные… И осторожность не помешает.

Гордвайль устроил свое ложе по совету соседа, снял пальто и, положив его в изголовье, попросил соседа присмотреть за ним. Сам же отправился осматривать окрестности. Зал соединялся открытым проемом с другим залом, а тот — с третьим, все они были большие и заставлены койками. Постояльцы стояли группками и разговаривали, другие сидели в одиночестве на койках, некоторые латали свою одежду, кто-то читал обрывок газеты, кто-то уже освободился от своих лохмотьев и лег спать. Было не холодно. Образовалось даже что-то наподобие ярмарки: часть людей возжелала сделать небольшой бизнес. Один носился от койки к койке и из зала в зал и возглашал шепотом: «Меняю брюки! У меня брюки на обмен!» Другой объявлял: «Сигареты!» Третий: «Чищу ботинки, ботинки!» Кто-то хотел продать перочинный нож, другой подтяжки, нательную майку и т. п., и многие предлагали карточки на ночевку на две, три и четыре ночи. Все это говорилось шепотом и в великой спешке. Времени было мало, в восемь должны были прийти с проверкой, и все должны уже лежать в койках. Гордвайль вышел в коридор покурить. Здесь было полно людей, и шла оживленная торговля. На ступенях чистили латаные-перелатаные ботинки, менялись, продавали и покупали. Один обратился к Гордвайлю: не хочет ли тот продать пальто? Он даст ему взамен два шиллинга и свое собственное пальто, которое само стоит два шиллинга. Другой хотел поменяться с Гордвайлем ботинками. Толпы осаждали уборные; чтобы попасть туда, нужно было прождать с четверть часа.

Затем Гордвайль вернулся в свой зал. Сосед по-прежнему занимался шитьем.

— Видите, один тут уже вился около вашей койки, как коршун. Если бы не я, только воспоминания бы у вас остались от пальто… Здесь главное — осторожность!

Гордвайль поблагодарил его и сел на кровать. Очень скоро сосед завершил свое рукоделие и положил брюки на кровать.

— Теперь отплатите мне той же монетой и присмотрите за моими брюками, я выйду на минутку.

Он вышел в трусах в коридор.

Гордвайль разделся, сложил одежду в изголовье и лег. Движение в зале стало медленно затихать. Слабый свет, падавший с потолка, высвечивал продолговатые комки людей под одеялами на койках, оставляя большую часть зала в тени. Люди устали, и постепенно устанавливалось то безмолвие, которое вскоре будет безраздельно властвовать здесь. К окнам снаружи прилипла густая чернота. Конечно же, удобнее было лежать на проволочной сетке, мягкой, что там ни говори, в которой выпуклости спины продавливали себе что-то вроде гнезда, чем шататься по улицам, как прошлой ночью. У Гордвайля было чувство, что он страшно далеко от города Вены и всех тех вещей, к которым когда-либо имел отношение, что он пребывает на каком-то далеком острове, среди чужих людей с чужими обычаями. Прошло уже так много времени с тех пор, как он в последний раз видел Тею. Что-то она сейчас делает? Разные ответы, все как один болезненные для него, готовы были вырваться из глубин его души, переплетаясь с самим вопросом, но он успел перевести свои мысли на другую тему. Тогда, когда он ждал в ночной темноте под окнами своей комнаты, ждал, что она вдруг откроет и позовет его, она не пришла… Не почувствовала, что он стоит там внизу, на пустой улице, стоит и ждет… Другая на ее месте, может, и почувствовала бы…

Он лежал на боку, лицом к залу. Раздался быстрый, глухой, но резкий стук, шедший, казалось, издалека и одновременно из-под его койки. Гордвайль не смог догадаться, откуда он доносился, и встревожился. Привстал на локте и стал вглядываться в лежавших, но никто не обращал на стук внимания. Возможно ли, что никто, кроме него, не слышал этого стука? Сосед все еще не вернулся из коридора — куда он, к черту, подевался?! Постукивание продолжалось минуты две и внезапно прекратилось. И только теперь он понял, что стук шел снизу, от труб центрального отопления, проходивших вдоль стен рядом с полом. Несомненно, уже восемь часов, и это приказ лежать тихо. В тот же миг вернулся его сосед, идя на цыпочках, и стал торопливо снимать с себя пальто и пиджак. Бросил взгляд на Гордвайля и, увидев, что глаза у него открыты, заметил шепотом:

— Теперь, значит, спать и ни звука! Тсс-с! Закон здесь железный, кто нарушит, тому не сдобровать. Я-то знаю.

Он забрался под одеяло и замолчал.

В тот же миг из смежного зала появился надзиратель и стал прохаживаться меж коек, как единственный живой на поле брани с рассеянными после битвы телами павших (тишину теперь не нарушало ничто, кроме редких всхрапываний), затем он вышел, всем своим видом выражая удовлетворение от добротно исполненной работы.

— Вот и проверка прошла, — проворчал сосед с койки напротив. — А мне все не спится. Вам, как видно, тоже, а?

— Еще так рано.

— То-то и оно! Правда, здесь вы обязаны встать по побудке. В полпятого утра уже стучат по трубам отопления, и все должны мгновенно подняться. Порядок тут прямо как в казарме или тюрьме. Можете мне поверить — уж мне-то и то, и другое знакомо. Небось, не вчера родился.

Человек этот начал занимать Гордвайля, и, поскольку спать ему еще не хотелось, он спросил, когда тот сидел в тюрьме и за какие прегрешения.

— Э-э, мил-человек, — отвечал сосед не без рисовки, — в моем-то возрасте человек уже кой-чего успел испытать, всякое повидал! А в тюрьму попасть — самое простое дело! По мелочи, по какой-нибудь глупости, можно сказать, — и ты уже в каталажке. А у бедных особое счастье в этом деле. Можно сказать, что тюрьмы только для них и строились, для бедных то есть. Богатый человек и на пороге тюрьмы не показывается. А когда уж случается такое, то найдет быстро какую-нибудь уловку и выскользнет, можете мне поверить. Что до меня, то я сидел уже не раз. И скажу вам: не так страшен черт, как его малюют. Иногда, по зиме, и нарочно что-нибудь сделаешь, чтобы только попасть туда. Там хоть крыша над головой есть, да и для желудка кусок найдется.