Книга Княгиня - Петер Пранге

Что происходило? Еще в период эпидемии надзиравший за строительством дон Камильо Памфили укорял главного архитектора в том, что тот, мол, намеренно затягивает работы над пьяцца Навона, а сам тем временем бегает по окрестным книжным лавкам. Князь не понимал, что пресловутая беготня имела одну-единственную причину — беду, в которую попала Кларисса Маккинни; знай Камильо об этом, он был бы к Франческо снисходительнее. Да и интересовало сына донны Олимпии сейчас другое — чтобы его палаццо не оказался под угрозой. Именно поэтому он из шкуры лез вон, отыскивая любой предлог, который позволил бы снизить расходы на сооружение Форума Памфили. А перебравшись по настоянию жены в новый родовой дворец у Корсо, он и вовсе утратил интерес к пьяцца Навона.

Так что, хотя для завершения Санта-Агнезе оставалось лишь установить всего-то уличный фонарь, работы здесь вот уже несколько месяцев не велись. Когда два мастера каменщиков попытались обратиться за помощью в суд, Франческо напомнил своему непосредственному руководителю об обещании, данном его покойной матерью княгине, в качестве доказательства предъявив и договор за собственноручной подписью донны Олимпии.

Однако Камильо на глазах у Борромини разорвал документ в клочки и, вместо того чтобы начать выплачивать полагающиеся деньги, просто-напросто уволил Борромини, запретив ему даже показываться на строительной площадке пьяцца Навона. Официальная версия: серьезные недостатки при строительстве Санта-Агнезе, а также упрямство Франческо Борромини, не позволявшее в обозримом будущем завершить упомянутые работы.

— Езжайте в Париж, — посоветовала своему другу Кларисса, которая, оправившись от последствий отравления, навестила Франческо в его доме на Виколо-дель-Аньелло. — Лувр — вот достойный объект для приложения ваших талантов.

В ответ Франческо лишь покачал головой:

— Я не собираюсь соревноваться в Париже с тем, кто на протяжении десятилетий делает все, чтобы помешать моей работе. Он и там не оставит меня в покое.

— И все же вы должны попытаться, синьор Борромини! Подумайте, какие возможности откроются перед вами! Король Франции лично призвал вас участвовать в конкурсе — на равных правах с Бернини.

— Возможно, княгиня, возможно. Но мои проекты — это мои дети, а мне не по нраву отправлять детей вымаливать похвалу мирскую, точно подаяние, да еще без всякой уверенности, что пресловутое подаяние тебе все-таки пожертвуют.

— Ах, если бы был жив монсеньор Спада! — вздохнула Кларисса.

При упоминании этого имени оба умолкли. Спада умер — хотя мор и пощадил умного Вирджилио, минувшей зимой он слег в острой кишечной горячке, от которой его не спасли ни прием касторового масла, ни клистиры. Несмотря на то что ему пришлось вынести жуткие боли, Спада покинул сей мир спокойно, в полном сознании и в ладу с Господом.

— Между тем нам обоим пора уходить, — сказал он Франческо, сидевшему у его смертного одра после совершения последнего помазания. — Меня ждет мир иной, а вы давайте отправляйтесь по своим делам в этот. Перед кем из нас цель благороднее, сказать не могу, поскольку не знаю. — И, в последний раз взглянув на Борромини, с улыбкой добавил: — Помните, что говорил Сенека? «Нас страшит не сама смерть, а мысли о ней». Я не раз порицал вас за эту крамольную идею, но нынче она мне самому служит утешением…

Мог бы Спада помешать тому, что происходило сейчас? То, что Камильо Памфили решил выставить со стройки Франческо Борромини, было просто-напросто позорным актом, и у Камильо нашлись последователи. Первым по этому поводу высказался секретарь академии. Раскритиковав в пух и прах архитектурную манеру Борромини, он заклеймил ее как опасное заблуждение, воспретив в дальнейшем ставить ее в пример будущим зодчим. Римские хранители памятников зодчества потребовали от Франческо гарантий сроком на пятнадцать лет, что купол Сант-Иво не рухнет под собственной тяжестью, равно как и обязательств покрывать расходы на возможный ремонт из собственного кошелька. Все чаще и чаще заказчики обходили стороной бывшего главного архитектора Форума Памфили, и всего несколько недель спустя после смерти Спады конгрегация святого Филиппа, бывший глава которой некогда и открыл синьора Борромини, постановила снести западную часть часовни — одну из ранних и самых значительных построек Франческо Борромини — для последующей замены новой постройкой.

И в такой обстановке ехать в Париж? Чтобы вступить в состязание с Бернини? Нет и нет! Как бы критично ни оценивал свои работы сам Борромини, никогда не удовлетворявшийся достигнутым и всегда стремившийся к совершенству, он весьма болезненно воспринимал хулу недоброжелателей, даже в краткий период своего триумфального взлета, когда похвалы заглушали критику. Но теперь, после исключения его из академии, он был уже не в силах выносить нападки, расценивая их чуть ли не как покушение на свою жизнь.

Утратив волю к сопротивлению, лишившись вдохновения и стимула к работе, Франческо отдал себя в руки темных сил Сатурна. Никогда в жизни он не ощущал подобной подавленности, такого упадка духа, густо замешанных на беспросветном отчаянии и ощущении конца — конца своего существования. Он чувствовал себя как тот, которого призвали на Олимп лишь для того, чтобы сообщить: его место занято. До глубокой ночи сидел он у камина, уставившись на огонь, не в силах сдвинуться с места, не то что посвятить себя хоть какой-то деятельности. И хотя в глубине души Франческо страстно желал участия и чуткости, дружеской руки, которая утешила бы его ласковым пожатием, даже близкое присутствие княгини никак не могло вывести мастера из охватившего его оцепенения.

— Знаете, — спросил он ее однажды, когда они в один из вечеров сидели у камина, — что испытывал Авраам, когда Бог наслал на него испытание, заставив принести в жертву сына? Так вот, мне кажется, сейчас я понимаю. Проект этой площади был самой смелой из моих идей, результатом уникального озарения, ничего подобного в моей жизни прежде не было — то был замысел создать идеальное место. И он здесь, у меня в голове, до последнего камня. И все же миру, вероятно, придется обойтись без этой площади. И нет для меня испытания тяжелее, чем сознавать это. — Глядя на тлеющие угли, Франческо кивнул. — И когда Бог призовет меня в свой рай, там я буду оплакивать сие нерожденное дитя.

Он произнес это совершенно спокойно, даже отрешенно, и все же Кларисса почувствовала бесконечную скорбь в этих словах. Она прекрасно понимала его чувства — в молодые годы она потеряла ребенка, даже не родив его, как понимала и то, что, родись этот ребенок тогда, жизнь ее сложилась бы совершенно по-иному. Как умерить боль Франческо? Чем отвлечь его от потери?

Нагнувшись к камину, она подбросила несколько тонких поленьев.

— Возможно, я знаю одно средство, — произнесла она после непродолжительной паузы.

Борромини ничего не ответил.

— Вам никогда не приходило в голову написать книгу?

— Книгу?

— Да, книгу, — подтвердила княгиня, — книгу, в которой вы изложили бы свои взгляды на зодчество, чтобы донести их до потомков. Книгу, в которую вошли бы и все ваши планы, чертежи, эскизы всех ваших невоплощенных замыслов. Пусть люди будущего узнают о них. — Повернувшись, она испытующе посмотрела на него. — Что вы думаете, синьор Борромини? Разве такое не стоит ваших усилий?