Книга Маска чародея - Дарелл Швайцер

Еще долго я не мог заставить себя ответить ей, а лишь нарисовал на странице десятки крошечных птичек, летящих позади большой грубой птицы, которую изобразила она. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы заставить руку не дрожать.

Не думаю, чтобы она поняла, что сделала, каковы были мои чувства. Не услышав от меня ответа, она просто пожала плечами и отошла к окну, шелестя своей накидкой из перьев, словно громадными темными крыльями.

— У нас с тобой много общего, Секенр, — тихо сказала она, устремив взгляд на небо. — Я… я была… нет, я по-прежнему остаюсь человеком. Я скучаю по подругам, которые вместе со мной выросли, растили собственных детей и любили своих мужей. Я помню… многое… песни, игры, прогулки по улицам с другими девчонками во время праздников, когда мужчины сгоняли стада коз в город на бойню, женщины постарше пекли хлеб, а мальчишки развешивали яркие знамена. Но девочки были свободны… какое-то время. Таков был обычай. Интересно, Секенр, а чародей может хоть какое-то время быть свободным?

— Не знаю.

— Возможно, мы вместе сумеем это выяснить.

Она еще долго рассказывала, вспоминая свою жизнь в городе Кадисфоне высоко в горах, на юге, где среди бурлящих в ущельях ключей рождается Великая Река, где каменные дома громоздятся на утесах, где жрецы в зловещих масках приносят жертвы, в том числе и человеческие, богам и их воплощениям, спускающимся на землю ночью.

Она называла богов так, как принято в ее стране, и рассказывала о Регун-Темаде, чернокрылом вестнике Смерти.

В селениях на горных перевалах тоже немало чародеев. Еще до того, как стать Пожирательницей Птиц, она убила колдуна, чтобы отомстить за смерть любовника.

Она предложила себя черному магу, но, когда легла с ним в постель, выплюнула ему в рот яд во время поцелуя. Она выжила, приняв противоядие, а чародей в это время катался по полу, судорожно хватая ртом воздух. Она стояла над ним, едва сдерживая тошноту, но торжествовала всего лишь миг, пока не почувствовала, как душа умершего вселяется в нее — убитый и убийца слились воедино. Это, конечно же, было лишь началом.

— Мне тяжело, Секенр, — сказала она, — так же, как и тебе.

Я отметил, что она не назвала никакой конкретной области магии и не упомянула никаких имен. Я продолжал вырисовывать крохотных птичек золотыми чернилами.

— Что ты собираешься делать в будущем? — спросила она у меня через какое-то время.

— Когда?

— Когда покинешь Школу Теней.

— Осторожно! Берегись, идиот! — зашипел отец внутри меня. Но предупреждать меня было уже не надо. Случайно или нет, но Пожирательница поняла, в чем заключается моя слабость: не в том, что я не был крепок здоровьем и часто болел, не в том, что я был мал рос том, хил и тщедушен, а в том, что я изголодался по человеческому обществу, что мне ужасно хотелось поверить ей, облегчить душу, рассказать ей все.

— Когда я покину ее, — медленно выговорил я, — я больше всего хочу закончить одно дело…

Пожирательница решительно подалась вперед. Больше я ничего не сказал.

— Какое дело, Секенр? — нарочито спокойно и ласково спросила она, как делала моя мать, когда я был совсем маленьким и нуждался в утешении.

Я посмотрел ей в глаза. В них я увидел хищный огонь, но страха не почувствовал — лишь сожаление, что она никогда не будет моим другом, что я по-прежнему одинок.

— Мне кажется, я это узнаю, когда придет время.

Слабая вспышка гнева мелькнула в ее глазах, но она тут же отвернулась к окну и встала неподвижно, глядя в даль, а ее бледное лицо сияло, как мраморное, в ярком солнечном свете.

Я вернулся к своему занятию, заполнив всю страницу именем «Пожирательница Птиц» буквами, связанными между собой росчерками и тенями, состоящими из крошечных птичек. Временами казалось, что они ожили, яркой пестрой лентой кружат над страницей, и я вот-вот услышу их пение.

— Что ты делаешь? — встревожено спросил отец.

— Разве ты не догадываешься? Разве ты не можешь читать все мои мысли, отец?

— Я тебя спрашиваю…

— Тебе придется довериться мне. Ты сделал меня чародеем. Так позволь же быть им.

— Никогда не доверяй чародею, Секенр.

— Тогда не доверяй мне. Оставь меня в покое.

Когда я прервал работу, чтобы немного отдохнуть, Пожирательница Птиц повела меня играть в мадрокаю, настольную игру, в которой фишки со звериными головами передвигались вверх-вниз по наклонной плоскости, то попадая в домики и пещеры, то выбираясь из них. В нее играли у нее на родине, а не в Стране Тростников, поэтому она каждый раз выигрывала, но это была лишь игра, и она не получила надо мной власти. Это было просто человеческим развлечением, не имевшим никакого отношения к магии.

Мы настороженно изучали друг друга, делая вид, что вполне удовлетворены Происходящим. Как мне ни было больно, но это превратилось в своеобразную дуэль, я пока что не понял, насколько серьезную, но тем не менее дуэль, состязание в тщательно продуманном лицемерии. Скорее всего, проиграет тот, кто забудет об этом.

Мы прошли по длинному коридору, затем — по галерее с громадными фигурами людей и зверей, выступавшими из стены, и через дверь вышли на голый горный утес под безоблачное лазурное небо. Там мы остановились и с восхищением рассматривали девственно белый мир, сверкавший в лучах солнца. Воздух, как ни странно, был совсем не холодным.

— Твои слова тронули меня, Секенр, — сказала она. — Мне тоже хотелось бы покончить с магией и просто жить.

Вполне возможно, она говорила правду. В магии даже правда может стать оружием. И его можно использовать наравне с любым другим.

— Мм-да? И давно ты пытаешься это сделать?

— Очень давно. Но я не потеряла надежды. А ты?

— Я тоже.

Она нагнулась, захватила пригоршню снега и скатала снежок.

— А тебе никогда не хотелось просто бросить, — она неожиданно швырнула снежок в пространство, — все это?

— Хотелось.

— Так почему же ты не сделаешь это?

— А ты? — ответил я вопросом на вопрос.

— Я боюсь, Секенр. Все мы боимся, и ты, конечно же, знаешь об этом. Зачем же ты спрашиваешь?

Я взял ее за руку. Она привлекла меня к себе. Мы стояли, прижавшись друг к другу, как любовники.

Она прошептала:

— Кто ты на самом деле, Секенр?

— Что ты имеешь в виду? Я Секенр, сын… — Она замерла, как каменная. У меня внутри встревожено закричал отец. Ей едва не удалось провести меня. — Сын многих, — сказал я. — Я содержу в себе превеликое множество душ. А кто ты на самом деле?

Она отпустила мою руку и обняла себя за плечи, словно замерзла. Меня же впервые за все пребывание здесь согрели солнечные лучи.