Книга Меч и корона - Анна О’Брайен

— Я сделаю вас королевой Английской, — пообещал он таким тоном, словно это должно было склонить чашу весов в его пользу.

В этом я не была уверена. Англия… Что знала я об этом северном королевстве? Разве только то, что страна была варварская, совсем не цивилизованная, еще хуже Парижа с его низко нависшим небом и непрерывными дождями. Однако стать королевой Англии…

— Вы сомневаетесь в моих словах?

Я отрицательно покачала головой, восхищаясь тем, как он умеет невозможное представить абсолютно возможным. У меня вдруг мелькнуло яркое воспоминание, и я негромко засмеялась.

— Король Рожер Сицилийский назвал вас анжуйским сорванцом, — объяснила я.

— Бог и все его святые! Так и сказал? — Анри от неожиданности захохотал, громко, отрывисто, смех отдавался эхом под сводами собора; потом он так же внезапно успокоился. — Нет, это не обо мне. Это о Жоффруа, моем брате. А я уже вырос.

Вслед за этим он слегка кивнул мне, вложил меч в ножны и сразу же зашагал прочь от алтаря, а я осталась стоять. У резных алтарных врат он остановился и резко обернулся:

— До встречи в Пуату, Элеонора.

— До встречи в Пуату, Анри.

Он повернулся, собираясь уходить.

— Анри…

Он взглянул на меня через плечо.

— Сколько вам лет, Анри Плантагенет?

— Девятнадцать.

Девятнадцать! Нас разделяло одиннадцать лет. На бесконечный миг воцарилось молчание, затем Анри отвернулся, но я успела заметить озорную усмешку на его устах.

Я смотрела вслед, пока он не скрылся в темноте центрального нефа, пока не затихли даже его шаги. Какая в нем сила, какая важность, какая вызывающая самоуверенность! Он ни разу не дотронулся до меня, только пожал руку, но я до сих пор ощущала его присутствие рядом со мной, и оно окутывало меня подобно бархатному плащу в холодное утро. Он ведь еще так молод, а уже составил распорядок моей жизни и указал мне, куда направить ее течение.

Захочу ли я отдать себя мужчине девятнадцати лет от роду?

Да. Захочу. Анжуйский сорванец, о котором говорил король Рожер, стал взрослым. И воспламенил мое остывшее сердце.

Ему хватило учтивости не задать мне тот же вопрос.

В оставшиеся дни, пока анжуйская делегация пребывала при дворе, не было заметно никакой выработки условий мирного договора. Вот тебе и все заверения Анри насчет того, что войны не будет. Граф Жоффруа выразил желание покинуть Париж, хотя они с Людовиком ничем так и не обменялись, кроме резкостей. Граф потребовал, чтобы перед отъездом ему была дана прощальная аудиенция, Людовик же только испытал раздражение, ибо его снова отрывали от молитв.

— Что в этом проку? — ворчал король. Жоффруа грозно хмурился, Анри вперил в пространство ничего не выражающий взгляд. — Я все равно не признаю вашего сына герцогом Нормандским.

Граф Жоффруа откашлялся, собираясь говорить.

— Я предложу вам мои условия. Я стремлюсь к миру. — Он снова достал карту и с явным неудовольствием развернул. Слова давались ему нелегко. — Я согласен заплатить за ваше согласие и тем положить конец войне менаду нами. Вот что я предлагаю: я уступлю вам нормандскую часть Вексена в обмен на признание вами моего сына в качестве герцога Нормандского.

А ведь если бы мне пришлось угадать, на какой основе можно заключить соглашение между анжуйцами и Людовиком, о Вексене я бы даже и не подумала. Из-за этой неширокой полосы земли велись почти непрерывные войны. Она протянулась между Нормандией и Францией и служила яблоком раздора между ними, ибо и та и другая претендовали на эту область. Я еще не родилась на свет, а они уже рвали ее зубами, точно изголодавшиеся щенки мозговую косточку. Франции принадлежал юг, а Нормандии — северная часть территории. И Франция, и Нормандия мечтали завладеть всей областью в интересах укрепления своих границ.

Так граф Жоффруа согласен отдать Вексен, это серьезно?

— Вексен! — Людовик был поражен этим не меньше, чем я. — Вы отдадите мне Вексен?

Единственным, кто не казался удивленным, был Анри. В его полуприкрытых глазах ничего нельзя было прочитать.

— Я хочу мира, — повторил граф Жоффруа.

— И вы передадите Вексен мне? — настаивал Людовик.

— Похоже, что так, — проворчал граф.

— Тогда я согласен, — быстро проговорил Людовик, пока граф не передумал. — И возблагодарю за это Бога!

Король протянул руку, и Жоффруа нехотя подал ему свою.

И тут на миг быстрый взгляд Анри встретился с моими глазами. Значит, это он уговорил отца. Возможно, графу Жоффруа такой оборот дела был не по нраву, но Анри настоял на своем.

Ладно, посмотрим.

Мне было жаль видеть, что он уходит.

— Божье чудо! — воскликнул Людовик, едва сдерживая ликование. — Я молился об этом.

— Значит, Бог услышал ваши молитвы.

— А что же еще могло заставить анжуйцев передумать?

Ха! Уж Бог-то здесь был ни при чем.

Плохая политика — делать расчеты и ждать, что они претворятся в жизнь. Прошло две недели, и мы услышали неожиданную весть: граф Жоффруа, едва вернувшись в Анжу (а день был очень жаркий), искупался в реке и умер от злой горячки. Мне было жаль его. Пусть он и играл беззастенчиво на моей влюбленности, я все равно с удовольствием вспоминала наш роман в Пуату. Там граф Анжуйский открыл для меня драгоценный ларец прежде запретных удовольствий и дал познать те радости, которым могут предаваться мужчина и женщина вдвоем.

Людовик обрадовался вести, но скрывал это и велел отслужить торжественную мессу по грешной душе графа. Преподобный Бернар утверждал, что он предвидел подобную кару для графа, осмелившегося поносить имя Божие.

Я же просто скорбела.

И что же теперь? Его смерть открыла другой ларец — таивший, как оказалось, новые благоприятные возможности для меня. Старый лев Анжу умер, его место займет молодой лев, Анри, граф Анжуйский, герцог Нормандский, и ничто не будет сдерживать ни его власти, ни его стремлений. Анри станет править. Будущее внезапно явило мне свой светлый лик.

И даже в семейных делах Фортуна, известная своим непостоянством, сочла возможным улыбнуться мне. Не прошло нескольких месяцев, как в январе только что наступившего 1151 года упокоился аббат Сюжер. Замолк единственный голос, столь красноречиво склонявший Людовика не в мою пользу, удерживавший его от того, чтобы предоставить мне свободу. Он мирно скончался во сне, голос его наконец-то смолк, а Всевышний призвал его душу в райские кущи за все Добрые Дела, свершенные им в интересах Людовика. И да будет Господь за то благословен! Теперь я стану преследовать Людовика своими требованиями на каждом шагу, а заглушить их будет уж некому. Оставался, конечно, Галеран, но его я предпочитала вообще не замечать, лишь высокомерно улыбалась, сосредоточив все внимание на своей жертве.