Книга Габриэла, корица и гвоздика - Жоржи Амаду

Раньше было намного лучше, все можно было; он ревновал, но это была ревность любовника, которая быстро проходила в постели. Тогда она могла делать что угодно, не боясь его обидеть. Прежде каждая минута несла ей радость, она то и дело напевала, ее ноги сами шли в пляс. А теперь она за радость платит печалью. Разве ей не приходится наносить визиты ильеусским семьям? Одетая в шелка, обутая в тесные туфли, сидя на жестком стуле, она чувствует себя скованно. Она даже рта не открывает — боится сказать что-нибудь невпопад. Она больше не смеется, сидит как чучело. Не нравится ей все это. Зачем столько платьев, столько туфель, драгоценностей, золотых колец, ожерелий и серег, если она не может быть просто Габриэлой? Нет, не нравится ей быть сеньорой Саад.

Но теперь выхода нет… Зачем она тогда согласилась? Чтобы не обидеть его? А может, из страха, что когда-нибудь потеряет Насиба? Зря она согласилась; теперь вот грустит и делает то, что ей не по вкусу. А хуже всего, что для того, чтобы быть Габриэлой, ходить куда хочется и делать что вздумается, ей приходится хитрить, обижая и огорчая Насиба. Ее друг Туиска больше не приходит поболтать с ней. Он обожал Насиба, и вполне понятно почему. Когда Раймунда заболела, Насиб посылал ей деньги, чтобы она могла что-нибудь купить. Сеньор Насиб добрый. Туиска тоже полагал, что она должна быть сеньорой Саад, а не Габриэлой. Поэтому он и не приходил, так как считал, что Габриэла обижает и огорчает Насиба. Даже друг Туиска не понимал ее.

Никто ее не понимает. Дона Арминда все время изумляется, говорит, что это злые силы потустороннего мира виноваты в том, что Габриэла не хочет развиваться и воспитываться. Где это видано? У Габриэлы есть все, что нужно, и тем не менее она никак не хочет выбросить из головы разные глупости. Даже Туиска не мог ее понять, а тем более дона Арминда.

Вот и теперь — что ей делать? Скоро Новый год.

Бумба-меу-бой, терно волхвов, пастушки, презепио…

Ах, как она все это любит! На плантации она всегда изображала пастушку. Терно там было совсем бедное, не было даже фонарей, но зато как все было хорошо!

Совсем недалеко отсюда, в доме портнихи Доры (последний дом на их улице, куда Габриэла ходила примерять платья), начались репетиции терно волхвов. С пастушками, фонарями и всем, что положено. Дора заявила:

— Нести знамя может только дона Габриэла.

Три помощницы Доры согласились с нею. Лицо Габриэлы осветилось радостью, она захлопала в ладоши. Однако Габриэла все же не осмеливалась поговорить с Насибом. Украдкой ходила по вечерам репетировать рейзадо. Каждый день собиралась поговорить с Насибом и все откладывала. Дора шила ей расшитое бисером атласное платье с блестящей мишурой. Габриэла пастушка, танцует на улицах, несет штандарт, распевает и увлекает за собой самое красивое терно в Ильеусе. Это ей по вкусу, для этого она и создана! Но сеньора Саад не может быть пастушкой в терно. И она репетировала тайком, мечтал появиться в костюме пастушки и танцевать на улицах. Да, ей приходится обижать и огорчать Насиба. Но что она могла поделать?

Ах, как же ей быть?

О празднествах в конце года

Близился конец года — праздничные месяцы: рождество, Новый год, крещение, школьные и церковные празднества, ярмарки; на площади перед баром «Везувий» воздвигались балаганы. Город наполнился бойкими и веселыми студентами, приехавшими на каникулы из колледжей и университета Баии. Танцевали в семейных домах и в домах бедняков на холмах и на Острове Змей. В городе царило праздничное веселье, в кабаре и кабаках на окраинных улочках начались попойки и драки. В центре бары и кабаре также были переполнены. Ильеусцы выезжали на прогулки по Понталу, на пикники в Мальядо и на холм Пернамбуко, откуда можно было наблюдать за работой землечерпалок. Завязывались романы, уславливались о помолвках, новоиспеченные бакалавры, с которых не сводили растроганных взглядов родители, принимали поздравительные визиты. Появились первые ильеусцы, сыновья полковников, с кольцами — свидетельством о высшем образовании, первые адвокаты, врачи, инженеры, агрономы и учительницы, получившие образование в ильеусской монастырской школе. Жизнерадостный отец Базилио крестил шестого приемного сына, появившегося на свет по милости бога из чрева Оталии, его кумы. Старые девы получили обильную пищу для пересудов.

Никогда еще конец года не был столь оживленным.

Урожай оказался намного выше ожидаемого. Деньги тратились легко, в кабаре рекой лилось шампанское, с каждым пароходом прибывала новая партия женщин, студенты соперничали с приказчиками и коммивояжерами в ухаживании за девушками. Полковники сорили деньгами направо и налево, рвали кредитки по пятьсот мильрейсов. Было пышно отпраздновано новоселье в похожем на дворец особняке полковника Мануэла Ягуара. Было выстроено много новых домов и проложено много новых улиц, набережная, идущая вдоль побережья, была продлена в сторону кокосовых рощ Мальядо. Прибывали набитые заказами богатых ильеусцев пароходы из Баии, Ресифе и Рио, домашний быт горожан улучшался. Открывались все новые магазины с заманчивыми витринами. Город рос и менялся.

В колледже Эноха в присутствии федерального инспектора состоялись первые экзамены. Из Рио прибыл инспектор — журналист, сотрудничавший в правительственном органе. Он был известным литератором, поэтому в Ильеусе выступил с докладом, а билеты распространяли ученики колледжа. Собралось много народа, поскольку журналист слыл талантом. Представленный учителем Жозуэ, он рассказал о новых течениях в современной литературе — от Маринеттидо Грасы Араньи. Доклад был страшно нудный, и его смогли понять лишь несколько человек: Жоан Фулженсио, Жозуэ, отчасти Ньо Гало и капитан. Ари тоже понял, но был несогласен с докладчиком. Многие вспомнили «дважды бакалавра», незабвенного Аржилеу Палмейру и его громовой голос. Вот это был докладчик! Разве можно их сравнить! Да к тому же этот молодой человек из Рио пить совсем не умеет. Пара глотков хорошей кашасы — и он валится с ног. Что же касается Аржилеу Палмейры, то тот мог потягаться с самыми знаменитыми плантаторами Ильеуса; он был не дурак выпить, а в ораторском искусстве — прямо Руй Барбоза. Вот он — действительно талант!

Впрочем, литературный вечер, вызвавший шумные споры, имел одну примечательную и живописную особенность. Надушенная крепкими духами, запах которых наполнил весь зал, разодетая шикарнее любой сеньоры (в кружевном платье, выписанном из Баии), обмахиваясь веером, настоящая матрона — не по возрасту, так как была совсем молодой, но по манере держать себя, по позам, по скромности взглядов, по исключительному достоинству благородной дамы, — в зале неожиданно появилась Глория, прежде в одиночестве томившаяся у окна, а теперь позабывшая о тоске, поскольку ее пышная плоть наконец обрела желанное утешение. Дамы зашушукались. Супруга доктора Демосфенеса, опустив лорнет, воскликнула с возмущением:

— Какое бесстыдство!

Жена депутата Алфредо (правда, всего лишь депутата палаты штата, но все же достаточно важной персоны), когда рядом с нею в парадном зале, спросив разрешения, уселась торжествующая Глория, в негодовании встала. Оскорбленная сеньора, увлекши за собой Жерузу, устроилась ближе к сцене. Поправляя складки юбки, Глория улыбалась. Отец Базилио, движимый чувством христианского милосердия, подсел к ней. Под бдительным наблюдением жен мужчины с опаской косились на нее. «Счастливец этот Жозуэ!» — завидовали они, набравшись духа и бросив тайком взгляд на Глорию. Несмотря на самые тщательные предосторожности, весь Ильеус знал о безумной страсти учителя колледжа к содержанке полковника. Узнать об этом оставалось только самому Кориолано.