Книга Колодец пророков - Юрий Козлов

– Я бы не назвал это открывающимися перспективами, товарищ генерал, – старательно подбирая слова, произнес Илларионов. Больше всего на свете сейчас ему хотелось сохранить человеческое достоинство. Он едва сдерживался, чтобы не броситься ниц перед генералом Толстым, умоляя того взять его с собой. Куда угодно. Удивительно, но даже хороня отца, Илларионов-младший не испытывал подобного отчаянья.

– Вот как? – с искренним недоумением посмотрел на него генерал Толстой. – Тебя не радуют персональная машина, оклад в шестьсот пятьдесят долларов, служебная дача и допуск в закрома администрации президента? На их вещевых распродажах действует коэффициент один и шесть, то есть, покупая пальто, допустим, за шестьсот долларов, ты платишь в кассу только сто! В таком случае, – продолжил генерал Толстой после долгой паузы, – как бы ты назвал открывающиеся перспективы?

– Я бы назвал их смертью, товарищ генерал, – честно признался Илларионов.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Затем генерал Толстой поднялся, вышел из-за стола, приблизился к Илларионову.

– То, что нас разлучает, сильнее нас, сынок, – просто сказал он.

– Нуда, – вспомнил Илларионов слова отца, – просто нами управляют разные силы.

– Не помню, сынок, – внимательно посмотрел на него генерал Толстой, – говорил ли я тебе о том, что люди вовсе не рождаются смертными, а становятся ими.

– Становятся? Каким образом? – Илларионов только сейчас разглядел на полу под столом слева от кресла генерала Толстого электронный мусоросжигатель – миниатюрную тумбочку, способную за час превратить в горстку пепла тонну документов.

– Тебе, конечно, известно про смерть, которая ходит рядом с каждым человеком по левую руку снизу, – сказал генерал Толстой, – но это не та смерть, которая делает человека смертным, сынок. Ей нельзя верить, как нельзя верить в реальность случайно пойманного зеркалом изображения беса из параллельного мира. Большинство параллельных миров – пародия на наш мир, сынок, – продолжил генерал Толстой, отправляя в мусоросжигатель очередную порцию черных папок с надписью «Только для ваших глаз». – Потому-то, – вздохнул, – в современной России опорой власти являются поэты-пародисты, писатели-сатирики, эстрадные хохмач и куплетисты. Истинная – не пародийная – смерть, сынок, это очень серьезно и, я бы сказал, по-своему красиво…

– Что вы имеете в виду? – спросил Илларионов, уже зная ответ. Недавний, изумивший его странной яркостью сон вдруг сделался ясным и понятным.

– Человек, сынок, может считать себя стопроцентно смертным только после того, как увидит собственную смерть…

– Во сне – закончил за генерала Толстого Илларионов.

– Во сне, – подтвердил генерал Толстой, – хотя, как правило, человек не отдает себе отчета в том, что видел собственную смерть.

– Я видел, – сказал Илларионов, – причем совсем недавно.

– Это еще ничего не значит, сынок, – успокоил генерал Толстой, – тут нет прямой зависимости. Чем прекраснее и величественнее увиденная во сне картина, тем отдаленнее во времени смерть. Чем больше в ней белого света, тем дольше будет жить человек. Что ты видел, сынок?

– Я как бы отсутствовал в этом сне, – сказал Илларионов, – то есть я там был, но не как человек с головой, туловищем, руками и ногами. Я был невидимо растворен в мире, но мог думать, видеть и чувствовать. Я как будто находился на земле, но вокруг меня было одно сплошное небо. Вдруг пошел снег – крупные белые хлопья. Казалось, они должны были закрыть солнце, но оно наоборот светило сквозь снег еще ярче. Потом я увидел летящих сквозь хлопья снега птиц. Я не помню, сколько их было. Помню только, что снег светился очень ярко, но птицы светились еще ярче. Я никогда прежде не видел таких птиц, но почему-то знал, что это альбатросы. Они летели, светящиеся, сквозь светящийся снег, в особенности же ярко почему-то светились их клювы.

– Почему ты решил, что этот сон как-то связан со смертью? – спросил генерал Толстой.

– Не знаю, – пожал плечами Илларионов, – честно говоря, я это понял только сейчас. Мы с вами больше не увидимся, товарищ генерал?

– Я бы мог ответить тебе, сынок: на все Божья воля, но, к сожалению, истина заключается в том, что Господь Бог, ГБ, как я его называю, отнюдь не единственная сила, которая управляет миром. ГБ, сынок, всего две тысячи лет, в то время как мир старше, значительно старше. Вторая истина, сынок, заключается в том, что если женщине не нравится ее законный муж, ей нравятся сразу все остальные мужчины без разбора. Такая хорошая вещь как свобода, сынок, в таком щекотливом деле как любить или не любить законного мужа превращает женщину в законченную б…ь. ГБ сейчас – законный муж. Человечество – женщина, которая состоит с ним в формальном браке, но не любит его. Беда в том, сынок, что в дом, где нет любви и уважения к закону, лезет, на ходу расстегивая ширинку, разная сволочь. Развод неизбежен, сынок, но всякому разводу, как известно, предшествует самое разнузданное б…о. Кто мы с тобой, сынок? Всего лишь сироты при живых родителях… Я, как старший брат, мог бы из гуманных соображений солгать тебе. Но я скажу правду: мы больше не увидимся.

– А как же Россия, товарищ генерал? – задал странный вопрос Илларионов.

– Да-да, Россия, – рассеянно повторил генерал Толстой. – Где дискета?

– Теперь им известны все семь букв, – сказал Илларионов, – не слишком ли дорогая цена за дискету?

– Не думаю, сынок, – отправил в электронный мусоросжигатель новую порцию бумаг генерал Толстой. – У них очень совершенные компьютеры. Они пропустят в космической лаборатории через вирус уничтожения все возможные комбинации из этих семи букв. По Библии ведь как? Узнать и уничтожить имя значит уничтожить того, кто будет назван этим именем. Мы идем с ними параллельными курсами, сынок. Только они хотят спасти свою западную цивилизацию, то есть доллар Соединенных Штатов Америки, а мы – как всегда весь мир. Как говорится, Бог в помощь, да только у них мало времени, сынок. Чтобы одно семибуквие прошло в космосе через вирус уничтожения, требуется десять минут и шестнадцать секунд. Они должны угадать имя не позже семидесяти семи часов с момента зачатия носителя имени. Потом он неуязвим.

– Зачем вам это? – Илларионов извлек из кармана дискету, положил на стол. – Какой в этом смысл? Что именно вы хотите спасти?

– Сам не знаю, сынок, – задумчиво посмотрел на дискету генерал Толстой. – Я как будто просадил в прибрежном казино все свое состояние. Но мне доподлинно известно, что не позже чем через час волна-цунами смоет казино вместе со сраным прибрежным городом к чертовой матери. И вот я занимаю под немыслимые проценты деньги, покупаю фишки и ставлю все на зеро. Зачем? Я сам не знаю…

– На кого из двадцати шести вы ставите? – спросил Илларионов, хотя заранее знал ответ.

– На нынешнего президента, – удивленно ответил генерал Толстой. – На кого же еще?

Илларионов медленно поднялся, пошел к двери. Генерал Толстой любил повторять, что человеческому пониманию доступна в лучшем случае половина истины. Другая – решающая – половина остается вне человеческого понимания, потому что она в другом мире. Поэтому Илларионов не стал спрашивать у него, какую ставку он сделал в другом – не прибрежном – казино.