Книга Флорентийские маски - Роза Планас

Обвинения адвоката ничуть не удивили Пола. После тех писем, которые Антонио писал Марку, он воспринимал мексиканца как человека, способного на все.

– И где же он теперь? – воскликнул энтомолог, прекрасно понимая, что его вопрос так и повиснет в воздухе. – Мы должны найти его и остановить, прежде чем он совершит новые преступления.

По глазам Ласло было понятно, что ответа на этот вопрос добиваться бесполезно. Пол быстро сменил тему разговора:

– Вы ведь читали ту знаменитую книгу?

– Конечно, я перечитал сказку, как только узнал о существовании черепа, – ответил венгр.

– И что вы скажете? – поинтересовался Пол, допивая кофе.

– По-моему, это всего лишь история трансвестита – вы уж простите мой невзыскательный литературный вкус.

– Да, возможно, вы правы. Мне просто не приходило в голову посмотреть на это с такой точки зрения, – оживился Пол.

– Когда бедняга Пиноккио превращается в осла, мы можем заметить существенные изменения в повествовании, которые трудно объяснить просто желанием автора ввести в историю очередной сюжетный поворот. Я попробую объяснить свой взгляд на эту вставную новеллу в сказке и надеюсь, вы меня поймете.

У Ласло также были свои теории относительно сказки Коллоди, и теперь он готов был поделиться ими с Полом, который с искренним интересом попросил:

– Пожалуйста, продолжайте, я внимательно вас слушаю.

– Ну так вот: как вы помните, деревянный мальчик, превратившись в ослика, был вынужден работать в цирке. Хозяин представлял его как звезду танца, которой приходилось выступать перед Императором при главных королевских дворах.

– Вы хотите сказать, что Пиноккио в облике осла танцевал перед самим Бонапартом? – с недоверием в голосе уточнил Харпер.

– А перед кем же еще?! – горячо и убежденно воскликнул Ласло. – Коллоди наверняка прекрасно знал о том, как карбонарии зло подшучивали над Императором.

– Бог ты мой! Но это же просто абсурд, – заявил англичанин, хотя и не слишком уверенно.

– Вовсе нет. Позвольте, я продолжу. По ходу сказки директор цирка рассказывает о своем чудесном осле, как человек, облеченный властью, мог бы рассказывать о политическом узнике. Вспомните, как он описывает трудности, которые ему пришлось преодолеть, чтобы приручить упрямое животное – зверя, которого он отловил где-то не то в горах, не то в полях. Он обращает внимание публики на дикий взгляд непокорного животного, на его стремление к свободе, на его неспособность подчиняться. В конце концов хозяин цирка признается публике в том, что единственным методом дрессировки, действительно возымевшим действие на зверя, был элементарный кнут. Впрочем, даже бесчисленными побоями достичь полного успеха в приручении вольнолюбивого осла ему не удалось. Свою речь горе-дрессировщик заканчивает научным пассажем о найденной им причине столь упрямого поведения танцующего ослика; его аргументация страдает непоследовательностью и на первый взгляд не заслуживает сколько-нибудь серьезного отношения. Но для нас с вами она все же представляет определенный интерес. Директор цирка утверждает, что, проведя некоторые научные исследования, он заметил на черепе своего четвероногого подопытного некий небольшой костный отросток, который, по заверению медицинского факультета Парижского университета, являлся генератором жизненной силы, ответственным за рост волос, а в случае осла – шерсти, а также за способность к зажигательному танцу. В общем, речь идет о черепе Пиноккио, который даже в ослином обличье был генератором жизненной энергии.

– Я что-то не понимаю, – перебил Пол, стараясь как можно скорее узнать хоть какой-то практический вывод, – к чему вы клоните?

– Я просто уверен, что именно эти особенные, почти сверхъестественные свойства не то костного, не то хрящевого отростка являются истинной причиной, по которой за черепом охотится такое количество людей. Отец Антонио, по-моему, заметил это раньше многих. Я знаю это, потому что сам актер рассказывал мне о своем открытии, полный эмоций и впечатлений от увиденного. Перед тем как вызвать меня с документами, необходимыми для изменения завещания, он заглянул в сейф, где хранился череп, и обратил внимание на происшедшие с ним изменения: на теменной части черепа появились маленькие бугорки. Ощущение было такое, что вскоре из них должны начать расти волосы. Кроме того, заглянув в глазницы, актер увидел в них какое-то свечение, благодаря которому эти дыры в лицевых костях становились похожи на живые глаза. Я, конечно, в ответ на этот рассказ отшутился, признавая за каждым человеком право на веру в нечто сверхъестественное, и все же предложил актеру не обращать внимания на то, что ему привиделось, и заниматься более актуальными, земными делами. Мой ироничный тон, по-моему, произвел на него сильное впечатление. Он словно стряхнул с себя наваждение и, смутившись, перевел разговор на другую тему. Лишь после его смерти, восстанавливая в памяти события последних месяцев, я понял, что его внутренние страдания и метания начались примерно в то самое время, когда Антонио привез череп в квартиру на проспекте Либертад.

– Актер Пиноккио, убитый актерами! – воскликнул Пол, в душе которого словно рухнула крепостная стена, выстроенная разумом ученого-естествоиспытателя и позволявшая ему держать на расстоянии болезненные воспоминания о кошмарном путешествии в мир мертвецов и о гриве рыжих волос Ады Маргарет Слиммернау.

Вернувшись в гостиницу, Пол разделся и, против своего обыкновения, бросил одежду прямо на пол. Допустив такую вольность, не свойственную всегда аккуратному ученому, он и в ванну лег, держа в руке стакан с хорошей порцией виски.

День выдался на редкость тяжелый. Чего стоил только визит в дом де Лукки, да и последующая встреча с Ласло не настроила на оптимистический лад. Пол был вынужден признаться себе: он не знает, что делать дальше. Время шло, а он так ничего толком и не выяснил.

С адвокатом они договорились встретиться на следующий день. С точки зрения Пола, Ласло был человеком если не абсолютно, то по крайней мере почти честным; кроме того, он успел отметить в венгре особое, присущее уроженцам Центральной Европы чувство юмора, которое они умеют прятать за внешне серьезным видом. Помимо этого, отношение Ласло к жизни во многом определялось теми трагическими событиями, свидетелем которых он стал в детстве и юности. Во время войны ему пришлось своими глазами видеть покрасневший от крови Дунай, по которому плыли бесчисленные трупы солдат с искаженными от ужаса и боли лицами. После этого уже никакие исторические события не задевали душу Ласло. За политикой и за всем, что происходило в мире после войны, он следил несколько отстраненно, как спортивный болельщик. Полу почему-то показалось, что, не будь венгр убежденным агностиком, он вполне мог бы превратиться если не в святого, то по крайней мере в проповедника, который в конце войны пришел бы из руин какого-нибудь оккупированного города к стенам ватиканских соборов.

И все же не жизнь Ласло беспокоила Пола в тот вечер. Гораздо больше его занимало другое: судя по всему, Антонио слепо верил в пророческую силу сказки Коллоди и пытался найти в ней, как в Библии, ответы на все свои вопросы. Именно на основании этого литературного произведения, ставшего для него сводом законов мироздания, он и пытался строить свой собственный мир. Череп давал ему особые силы, а строки из сказки о Пиноккио становились инструментами для создания обреченного на успех сценария. Педагогическая система Лоренцини не без труда складывалась в цельную картину, как какая-нибудь детская мозаика. По всему выходило, что совпадение реальных событий с тем, о чем было написано в сказке, было не случайно.