Книга Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

Я не мог отвести глаз от госпожи Бергстрем, как ни старался, и сказал Нортону, не глядя на него:

– А я думал, что вы делаете все ради денег.

– Это слава движет деньгами. Если бы вы были мультимиллионером, у которого возникли серьезные проблемы с законом, то в какую контору вы бы обратились? И какую сумму готовы бы были заплатить, чтобы избежать тюрьмы? – Он вздохнул и расплылся в счастливой улыбке: – Если человек хочет разбогатеть, он не должен бегать за деньгами, ему надо добиться того, чтобы деньги бегали за ним. И знаете что, господин Томсон? Престиж ведет за собой капитал.

Некое профессиональное любопытство заставило меня поинтересоваться:

– Маркус не сам придумал историю с тектонами, правда?

– Нет, – признался Нортон. – Гарвей был человеком весьма ограниченным. Он следовал моим указаниям.

Адвокат говорил о Гарвее, как будто его уже давным-давно не существовало, словно он исчез с лица земли много-много лет назад. Для Нортона, возможно, так оно и было, потому что вся его жизнь сосредоточивалась в судебных делах. Адвокат посмотрел в окно. Луч солнца проник в кабинет, объявляя о наступлении нового дня. Нортон поудобнее устроился в своем кресле рядом с госпожой Бергстрем. Он запрокинул голову. Вогнутость его затылка абсолютно точно совпадала с выпуклостью валика кресла. Теперь он говорил, закрыв глаза:

– У нас не было ни малейшей возможности выиграть это дело, поэтому я решил использовать какой-нибудь ход за пределами юридической практики. Мне пришло в голову расположить общественное мнение в нашу пользу. И хотя сделать это было непросто, другого выхода у меня не оставалось, и я не придумал ничего лучшего, чем создать книгу. Я рассказывал Маркусу главу за главой, потом он репетировал свой рассказ в камере, повторяя его раз за разом, чтобы устроить представление для вас. На самом деле ему в камере больше делать было нечего. В молодости он работал актером, и я убедил его в том, что он должен хорошо сыграть свою роль. На кон была поставлена его жизнь. Из моих слов он ясно понял, что исход дела зависит от того, какой получится книга.

Тут Нортон открыл глаза, посмотрел на меня, не мигая, и сказал бесстрастным голосом:

– Если бы книга не имела достаточного успеха и не взволновала общественное мнение, то Маркуса бы просто повесили. Но успех романа обеспечивал мне успешное завершение дела и славу адвоката.

У меня не хватило духа возразить. Я чувствовал себя масляным пятном посреди океана. А масляные пятна не разговаривают, они просто плавают на воде. Я взглянул на нашу гостью. Эта женщина ходила в тюрьму навещать мужа и прятала лицо под вуалью только потому, что не хотела быть узнанной в тюремной очереди. Таинственным другом, навещавшим Маркуса, была вовсе не Амгам, а Нортон, который диктовал Гарвею главы повествования. Эта женщина не была Амгам. Маркус Гарвей был убийцей, а Нортон – тщеславным адвокатом, столь тщеславным, что он мог обойтись без небольшого дохода от книги. Благодаря славе, которую он приобрел, защищая Гарвея, богатые клиенты позволят ему разбогатеть. И больше ничего.

Нортон открыл глаза, сложил, как всегда, пальцы пирамидкой, а потом сказал мне с искренностью, для него обычно не свойственной:

– Я восхищался литературной стороной тех глав, которые вы мне приносили. Мои рассказы были весьма бледными, а вы обладали невероятной способностью придавать им силу. Вы сумели поднять эту историю на должную высоту. Каждая человеческая душа видит мир по-своему. И, наверное, задача литературы состоит именно в том, чтобы превратить человеческое дерьмо в золото. Этот случай достоин эссе.

Я мог бы ответить ему, что наша книга как раз и была таким эссе, но промолчал. Я ничего не чувствовал. Даже отвращения. Нортон не пробуждал во мне никаких чувств. Может быть, мне не хватило времени, чтобы возненавидеть его. А может, я просто смертельно устал после целой ночи пьянства, гонки преследования, в которой я проиграл и повредил легкие, и не мог ни с кем спорить. Нортон приподнялся с кресла и попытался защититься от обвинений, которые я не выдвигал:

– Поверьте, мной двигали самые разные мотивы. С одной стороны, я действительно являюсь противником смертной казни. Английскому суду не следовало бы рассматривать такие дела. Я считаю, что европейца нельзя осуждать за то, что он совершил в экзотических широтах, как отмечал и сам судья. Что же касается всего остального, то я сожалею, что мне пришлось ввести вас в заблуждение, но мне казалось, что вы не должны были знать правды, пока не закончите книгу. Вам следовало восхищаться этой историей, иначе бы она не вышла у вас такой достоверной. А единственный способ заставить вас отдаться этой работе на двести процентов я видел в том, чтобы создать у вас ощущение, что вы боретесь за справедливость.

Госпожа Бергстрем кашлянула. До этого она сидела так тихо, словно ее не было в комнате. Я спросил:

– А девушка?

Но Нортон был слишком увлечен своими рассуждениями. Он продолжал размышлять вслух и приводить разные доводы. Адвокат смотрел на стену, а не на меня и словно защищался от некоего смутного обвинения, которое ему не удавалось опровергнуть именно потому, что оно не имело никакого стержня.

– Вы сами вынудили меня изменить историю Маркуса, – утверждал он. – В тот день, когда вы сообщили мне, что передаете копии глав герцогу Краверу, мне пришлось сменить свою стратегию. До появления господина Тектона повествование более или менее отвечало реальности.

В данный момент такие вопросы, как справедливость, правда и свобода, меня совершенно не занимали. Я повторил:

– Ну хорошо, а девушка?

Он не слушал меня, а размышлял, потирая рукой подбородок:

– Конечно, это не оправдывает тот факт, что мы оставили убийцу гулять на свободе… Но, с другой стороны, убийца убийц в наши убийственные времена…

Нортон так понизил голос, что последние его слова нельзя было расслышать. Неожиданно он повернулся ко мне, словно очнувшись ото сна:

– Девушка? Простите, какая девушка?

И тут я пояснил так терпеливо, любезно и вежливо, что даже удивился сам себе:

– Девушка в книге. Главный женский персонаж. Откуда она взялась?

– Ах, да. Вы о девушке, – сказал Нортон, словно восстанавливая утраченную нить разговора, и провел двумя пальцами по одной из своих бровей. – Я добавил ее по ходу дела.

Мне вспоминается, что слова застряли у меня в горле. Я хотел что-то сказать, но, казалось, что кто-то брызнул мне в рот отравы для тараканов. Потом я каким-то чудом смог произнести:

– Когда-нибудь станет известно, что все это ложь. Нортон отрицательно покачал головой.

– Людям не важно, полностью ли рассказ соответствует истине, – сказал он. – Они хотят только, чтобы он их волновал.

– Но все равно станет известно, что все это ложь, – настаивал я. – Когда-нибудь это произойдет.