Книга Секреты Лос-Анджелеса - Джеймс Эллрой

Джек взвешивает собственные шансы. С Карен они помирились – она оценила его старания. Теперь единственная его задача – спокойно дослужить свои два месяца, получить пенсию и сделать ручкой полиции Лос-Анджелеса. Однако эти два месяца ему придется, как говорится, бежать впереди паровоза. А для спринтерских забегов он уже, по правде, староват. Пересмотр «Ночной совы», компромат, который хранят на него Пэтчетт и Брэкен… Что-то скажет ему сегодня Эксли? Ночные встречи по ресторанам не в его стиле. Что, если Брэкен и Пэтчетт выложат все, что о нем знают? Быть может, Паркер согласится его прикрыть, чтобы сохранить репутацию полиции? Но узнает Карен – и жалкие остатки их былой любви вылетят в трубу. Мужа-пьяницу, мужа – казначея Эллиса Лоу она еще как-то терпит. Мужа-убийцу терпеть не станет.

Три часа в воздухе, три часа, чтобы привести в порядок мысли. Самолет приземляется в Паджет-Саунд, Джек ловит такси и едет в Мак-Нил.

Безобразное здание – серый монолит на серых скалах острова. Серые стены, серый туман, колючая проволока над серой водой. У ворот Джек показывает удостоверение – охранник кивает, стальные ворота разъезжаются, исчезая в сером камне.

За воротами встречает Джека невысокий жилистый человечек.

– Сержант Винсеннс? Я агент Годдард, Бюро управления наказаниями.

Крепкое рукопожатие.

– Эксли объяснил, зачем я здесь?

– Все объяснил Боб Галлодет. Вы расследуете дело «Ночной совы» и несколько связанных с этим преступлений и хотите проверить, не находится ли в бывшей камере Коэна подслушивающее устройство. Если хотите знать мое мнение – это вполне возможно.

– Почему?

Они шагают к зданию, свирепый ветер хлещет их по лицам.

– Потому что в тюрьме бардак! – перекрикивая ветер, объясняет Годдард. – Коэн и Голдман здесь жили как в пятизвездочном отеле: все удобства, неограниченные посещения, передачи их вообще не проверялись. Пронести можно было все, что угодно, в том числе и жучок. А вы думаете, Голдман играл против своего босса?

– Вроде того.

– Что ж, очень может быть. Его камера была на одном ярусе с Микки, через две двери от него, и, кроме них, на ярусе почти никого не было. Сейчас сами увидите – не тюрьма, а санаторий!

Они входят в здание, поднимаются по бесконечным узким лестницам. Шесть ярусов. Вперед по коридору – восемь пустых камер.

– Пентхаус, – объясняет Годдард. – Тихий, малонаселенный, с уютной общей комнатой, где можно сыграть в карты. Знаете, что сообщил наш информатор? Что Коэн лично давал добро на размещение здесь тех или иных заключенных. Представляете, как надо зарваться? А теперь посмотрите, что я для вас приготовил.

Они входят в общую «гостиную»: на столе разложены ломы, зубила, молотки, длинный шест с крюком на конце. На расстеленном одеяле – магнитофон, путаница проводов.

– Вот это организация, – присвистывает Джек.

– Эксли и Галлодет имеют в этих стенах серьезный вес, – объясняет Годдард. И добавляет: – Начнем с этого яруса. Если найдем пленку, сможем сразу и прослушать. Хотя найдем ли…

– Думаю, это вполне возможно. Голдман и Коэн вышли на свободу прошлой осенью. Нападение на них было совершено в июле, тогда же Дэви отшибли мозги. Если он и установил жучок, то забрать его с собой при выходе ему уже, скорее всего, не хватило ума.

– Что ж, приступим.

* * *

Годдард размечает участок канала теплотрассы от камеры Коэна до камеры Голдмана через две других, берет молоток и зубило и аккуратно долбит. Джек отламывает защитную пластину с теплопровода в камере Микки, шурует палкой с крюком. Ничего – одни пустые жестяные стенки. На Джека накатывает раздражение: было бы логично установить жучок именно здесь. Из теплопровода с шумом вырывается горячий воздух. Нет, думает Джек. Здесь холодно, и тепло подается большую часть времени. При таком шуме разговор на пленку не запишешь. Он внимательно осматривает стены и потолок, и взгляд его упирается в вентиляционное отверстие. Рядом с ним, у предохранительной пластины, – небрежно зашпаклеванный участок стены с мелкими дырочками. Джек лупит молотком, и наконец из разбитой стены вываливается маленький, заляпанный шпатлевкой микрофон. Провода от него уходят вглубь стены. Через пять секунд появляется Годдард: в руках он держит миниатюрный магнитофон в пластиковом чехле.

– Ровно на полпути между камерами. Звуки доносятся через вентиляцию – недурно придумано! Что ж, послушаем.

* * *

Вернувшись в общую комнату, Годдард включает свою машину, ставит пленку, извлеченную из магнитофона Дэви, нажимает на кнопки.

Сначала – ничего, кроме треска помех. Собачий визг. «Тихо, тихо, бубеле», – голос Микки Коэна.

– С ума сойти! – говорит Годдард. – Они ему разрешили держать в камере собаку. Такое возможно только в Америке!

Голос Коэна: «Сокровище мое, прекрати лизать свой шнитцель!» Снова собачий скулеж. Долгое молчание. Щелчок – запись прекращается.

– Микрофон активируется от звука голоса, – объясняет Годдард. – Я засек время: отключается автоматически через пять минут бездействия.

Джек, счищая с рукава побелку:

– Как же Голдман менял пленку?

– Очевидно, у него была какая-то палка с крюком, вроде той, что я принес. Интересно, сколько же времени пролежала в шахте эта штука? И ведь Голдман один не мог ее установить, кто-то ему помогал. Так, слышите? Щелчок.

Новый щелчок – микрофон включается. Незнакомый голос:

– Так на кого и сколько? Коэн:

– Поставь тысячу на Базилио. Базилио – настоящий боец, Робинсона он сделает как младенца. И еще, прежде чем уйдешь, загляни в больницу к бедному Дэви. Господи боже, что с ним сделали эти негодяи – превратили его в какой-то поганый овощ! Ну не жить мне на этом свете, если я из них самих не сделаю овощное пюре!

Дальше – сплошное неразборчивое бормотание, скулеж пса, ласковое воркование Микки.

Джек прикидывает время: уже после нападения. Бой Базилио с Робинсоном был в конце сентября. Микки поставил на них загодя, а к моменту самого матча уже вышел на свободу.

Щелчки, щелчки. Сорок шесть минут пустой болтовни: Микки играет в карты с другими заключенными – их минимум двое, воркует с собакой, спускает воду в туалете. Пленка уже подходит к концу: щелчок, щелчок, скулеж проклятого пса. Микки:

– Шесть лет и десять месяцев провести в этом доме скорби – и для чего, я спрашиваю? Для того, чтобы перед самым освобождением лишиться несравненных мозгов моего друга Дэви! Микки-младший, фейгеле[56], прекрати лизать свой путц[57]!

Другой голос: