Книга Критика криминального разума - Майкл Грегорио

— О чем вы, фрау Лямпе?

— Сейчас я вам покажу, сударь.

Она поспешно провела меня в огород; по глубокому, слежавшемуся снегу мы прошли с ней в самый дальний конец обнесенного изгородью клочка земли. Здесь фрау Лямпе с супругом выращивали овощи — я разглядел несколько грядок и яблоню. Сейчас все было сковано зимней стужей, почернело и увяло. Дальше, за изгородью, вверх по склону холма протянулся темный, дремучий и по виду совершенно дикий лес. Во всем здешнем пейзаже ощущалось нечто зловещее. Клочья тумана окутывали голые ветви деревьев и сырые обледеневшие пни. С деревьев свисали сосульки, подобно сталактитам в мрачных пещерах Бад-Мерренхейма.[33]

— Вы видите эти следы? — спросила она, наклоняясь к земле и показывая мне на отпечатки чьих-то ног на снегу.

Я опустился на колени, чтобы внимательнее рассмотреть их. Следы оставил кто-то, в спешке проходивший по огороду в обуви явно не по сезону и не для здешней местности.

— В ту ночь, когда исчез Мартин, шел сильный снег. И я увидела эти следы наутро, когда пошла в сарай за сушеной зеленью. С тех пор снега не было.

— Почему он шел через огород? — спросил я.

— Здесь самый близкий путь до профессора… до города, — поправилась она.

Оставив фрау Лямпе у края огорода, я прошел дальше в лес по следам, пока не достиг дикой сливы. Здесь я и обнаружил вмерзший в снег первый хорошо оформленный след. Казалось, целая вечность миновала, прежде чем я смог оторвать от него взгляд.

— Вы уверены, что эти следы оставил ваш муж? — спросил я наконец.

— Я сама разрезала подошвы его обуви. Кожа износилась. Он мог упасть и сломать себе что-нибудь.

Я увидел тот же самый крестообразный разрез, который видел уже трижды, разрез, сделанный фрау Лямпе. Вначале на рисунке Люблинского на месте первого преступления. В саду Канта. И прошлым вечером рядом с безжизненным телом Амадея Коха на Штуртенштрассе.

Глава 32

После отъезда из Белефеста я вернулся к себе в подавленном настроении.

Я в точности знал, как мне следует поступить. У убийцы есть имя. Мартина Лямпе следует найти и не позволить ему нанести очередной удар. И тем не менее я должен был сделать то, что на моем месте не сделал бы ни один законопослушный судья. Я решил сохранить имя убийцы в тайне. Профессор Кант никогда не должен узнать, насколько близко к нему находился убийца. Если его можно остановить, если я смогу замести его следы, я постараюсь вести расследование совершенно в другом направлении, по крайней мере до тех пор, пока оно не утратит актуальности. И если кто-нибудь в будущем вспомнит имя Мартина Лямпе, то только как лакея профессора Канта. На кощунство по отношению к своему учителю я не был способен.

Я опустил локти на стол, сжав голову руками. Было такое ощущение, что мой мозг вот-вот взорвется, а череп разлетится на мелкие осколки. Первое, что было необходимо сделать, — это завлечь Мартина Лямпе в мои сети. Он убил сержанта Коха, но истинной его целью был я. Лямпе решил во что бы то ни стало уничтожить меня, и он не успокоится до тех пор, пока не совершит задуманное. Мог ли я предложить себя в качестве приманки, чтобы выманить его из укрытия?

Внезапно передо мной открылся другой вариант развития ситуации, тот, который требовал от меня хладнокровного нарушения закона.

Лямпе пропал. Его жена считала, что он мертв. Она пришла в Крепость, чтобы сообщить о его исчезновении. А не мог ли я повернуть ситуацию в свою пользу? Единственное, что от меня требовалось, — это пригласить Штадтсхена, сказать ему, что Лямпе нигде не могут найти, предоставить ему подробное описание бывшего лакея Канта с предположением, что Лямпе, вполне вероятно, был убит. После чего начнутся поиски. Если его найдут живым, то приведут ко мне для допроса. Что, собственно, мне и нужно, ибо я смогу поместить его туда, куда мне будет угодно.

Я налил бокал вина и выпил его одним глотком. И пока кисловатая жидкость текла к моему желудку, я с содроганием осознал, что последует за тем, как я заполучу Мартина Лямпе. Я весь преисполнился какой-то жуткой энергии. Все мысли мои мгновенно оттеснило одно воспоминание десятилетней давности. Одуряющий аромат крови в тот момент, когда лезвие гильотины легким ударом рассекло шею французского короля. Я сжал кулаки и поднес их к глазам, пытаясь изгнать этот образ из памяти.

Я убью Мартина Лямпе.

Несколько минут я сидел неподвижно, стараясь взять себя в руки, вспомнить, кто я, понять, что со мной стало и чем я могу стать. Я не мог рисковать доведением дела до публичных судебных слушаний. Правосудием не так уж легко манипулировать. Если Лямпе окажется на скамье подсудимых, мне придется во всех подробностях доказывать его вину. От судьи требуется не только по справедливости осудить преступника, но и выявить причины, толкнувшие несчастного на нарушение закона. В ходе процесса в зале суда будет произнесено очень много нелицеприятного в адрес профессора Канта и его дурного влияния на лакея. Впрочем, если я прикажу поместить преступника в Крепость ради его же собственной безопасности, кто усомнится в благородстве моих побуждений? И если что-нибудь случится, пока он будет находиться под моей опекой, вряд ли кто-то осмелится обвинить в этом меня.

Некоторое время спустя раздался стук в дверь, и в комнату вошел солдат с депешами.

— Прошу прошения, сударь, — извинился он, положив их на стол. — Депеши от офицера Штадтсхена.

Я взглянул на два письма в ожидании, пока закроется дверь. К горлу подступил комок, когда я вскрыл большой белый конверт с впечатляющей красной печатью. Это было одно из тех посланий, которые страшились получить все государственные служащие Пруссии. Анонимный секретарь сообщал мне, что я должен представить полный отчет о своей деятельности. Доклад о ходе расследования должен быть препровожден его величеству королю Фридриху Вильгельму следующим утром. Бумага выпала у меня из рук на стол.

Что мне делать? Могли я уклониться от королевского приказа? Отложить его выполнение до того момента, когда мне будет удобнее сообщить королю то, что я сочту нужным, о ситуации в Кенигсберге? Я взял письмо, перечитал его еще раз, снова бросил на стол и обратился ко второй депеше, не производившей столь пугающего впечатления. На ней не было гогенцоллерновской печати. Это был просто отдельный листок серой бумаги, сложенный вчетверо и перевязанный ниткой. Но, начав читать написанное Штадтсхеном, я почувствовал, как у меня учащенно забилось сердце.

«…груда костей. Судя по обрывкам одежды, труп принадлежал мужчине. Его преследовали по лесу и, догнав, растерзали, что доказывают кровавые следы на снегу. Следы лап свидетельствуют о том, что за ним гналась по меньшей мере дюжина животных. По-видимому, они были очень голодны…»

Найден еще один труп. Но почему мне не сообщили сразу? Моя концепция убийств, совершенных Мартином Лямпе, была, как мне представлялось, хорошо отработана и точна во всех деталях. Впрочем, в данном случае виновником гибели неизвестного, вне всякого сомнения, был не Лямпе. Что нисколько не уменьшило моего раздражения Штадтсхеном. Узнав о смерти Коха, он пытается обеспечить себе возможности для продвижения по служебной лестнице. Штадтсхен взял на себя ответственность поручить солдатам собрать останки в мешок и принести их в Крепость.