Книга Окаянная сила - Далия Трускиновская

— А ничего не натворила, — Алена выложила на лавку зажатую в кулаке полтину, и денежки те оказались между ней и Кулачихой как бы ничьи. — Ну что может комнатная девка натворить? Спуталась с кем не надо. От стыда и скрылась.

— А с кем же? — В глазах у Кулачихи вспыхнуло неутолимое любопытство.

— А с конюхом, из потешных, — вспомнив шашни и плутни молодых мастериц, объяснила Алена. — Жили мы в Преображенском вольготно, присмотру за девками не было — не я одна обманулась так-то… Потом он с государем в Архангельск поехал, я ждать осталась. Жениться обещал… Ну, я и ждала, а чрево-то набухало… Вернулся осенью — глаз не кажет, немила стала…

Печальное это дело совершилось не с Аленой, разумеется, а с бойкой и языкастой Феклушкой. Но Феклушка оказалась не из тех, кто обиду терпит да сопли на кулак мотает. Пошла да и кинулась в ноги родителям своего Андрюшеньки. Те рассудили — верховым девкам сама государыня приданое дает и свадебный наряд строит, чем плохо — сын у государя на виду, сноха — у государыни. Андрюшенька опомниться не успел, как под венцом оказался.

Продолжать Алена не стала, лишь вздохнула выразительно.

— Живо дитятко-то? — с искренним сочувствием спросила Кулачиха.

— У добрых людей, — отвечала Алена. — Родила я в купеческом доме, а потом возьми да и приглянись хозяину. В годах он, вдовец, да ведь и я, чай, не девка… Только охота ему знать, какого я роду-племени.

Добрым словом помянула безгласно Алена хитрого Петра Данилыча — прямо-таки его словами обрисовала свое положение, и от купеческого вранья давнишнего теперь ей вышла немалая польза.

— Что же за купец? — Кулачиха и вовсе раздухарилась, не каждый день доводилось слушать такие новости.

— Петр Данилыч мой из купцов Кардашовых, что деревянной посудой промышляют, — объяснила Алена. — У них по деревням мастера сидят… Коли ты что слыхала про моих родителей, расскажи, матушка, а я уж не поскуплюсь, — попросила Алена.

— Да господь с тобой, голубушка! Кабы я что знала…

— Как же я к Лопухиным попала?

— Уж и не знаю, как тебе, Аленушка, сказать. Дунюшка дитем болела, боярыня в Моисеевскую обитель молиться ездила. Слава богу, отмолила — поздоровела Дунюшка. А в те поры игуменьей там была не матушка Александра, а матушка Леонида. И говорили, что ее молитву Бог слышит. И вот присылает матушка Леонида за боярыней. И едет наша Наталья Осиповна к ней по первому зову. А возвращается — с тобой! Призвала ее матушка Леонида в келию и говорит — есть у меня для тебя, свет, послушание. Христос и Матерь Божья твое чадо уберегли — убереги и ты малое чадо. Возьми, воспитай, а как войдет в зрелые лета — захочет то чадо принять пострижение, и ты не препятствуй, ибо так нужно. А возле обители уже тогда богаделенки стояли, и туда зазорные девки подкидывали своих выблядков. Боярыня говорит — как же я возьму дитя, зазорно рожденное? А игуменья ей — дитя, говорит, в честном браке рожденное, но только оба его родителя померли, а в богаделенке оставлять его негоже. Пристыдила она боярыню — та покорилась. Так ты к нам и попала.

— Игуменья Леонида… — повторила Алена. — Так ведь она когда еще померла!

— Да, там теперь который год игуменьей матушка Александра, — сказала Кулачиха. — Она, может, знает, какого ты роду, а может, и нет. И вот еще что. Как ты совсем крошечная была, дважды старица приходила, всякий раз и Дунюшку, и тебя благословляла.

— Ну, стариц к Наталье Осиповне всегда много хаживало.

— Та была особая, годами — молодая, а личиком — красавица. Только видно было — хвороба ее мучает. Или постом она себя так изнурила — уж не знаю.

— Она! — вскрикнула Алена. — Матушка моя то была! Хотела проклятье избыть, бедная!..

— Какое проклятье, светик?! — Кулачиха от любопытства так к Алене подвинулась — чуть со скамьи не спихнула.

— Меня в материнской утробе прокляли, так верные люди объяснили.

— А что ж за люди? Может, такие, что соврут — недорого возьмут?

— Да нет — ворожея Рязанка.

— Ну… Эта правду ведает…

— Так, значит, более ничего и не скажешь?

— Кабы знала! — Кулачиха искренне пригорюнилась.

А рукой меж тем накрыла полтину, да так плотно — словно рыбьим клеем ладонь к лавке прилепилась… И всем видом баба давала понять — более от нее никому и ничего не добиться.

— Дунюшке… государыне Авдотье Федоровне от меня исхитрись поклон передать, — попросила Алена. — Пусть ей скажут — жива, мол, весной дам о себе знать.

— Да уж исхитрюсь, светик!

Горестная Алена убрела по Солянке. Вот ведь — поклон от родимой матушки… Рабы Божией Настасьи…

И остановилась, ахнув громко. В Успенском соборе сегодня была, бабьей своей дурью Спаса Златые Власы донимала, а две свечечки жалкие за упокой души рабы Настасьи и раба Дмитрия поставить забыла!

Всё одно к одному… Вернулась в Москву — решительно всё не заладилось. Рязанка не согласилась раньше срока проклятье отделывать — это раз. Нечем поклониться Владимиру оказалось — два. То-то баба задним умом крепка… Кулачиха ничего путного не сказала — выходит, три. Да еще свечки…

Может, много лет назад Алена забилась бы в уголок от всех своих несчастий — поплакать тихонько. Теперь же постояла, вздохнула шумно и ускорила шаг. Не печаль, а злость в ней проснулась. Не на себя, разумеется.

Давно уж Алена ни в чем себя не винила.

Может статься, с того самого дня, как проведала о своем проклятье.

Всё, что в ее жизни случалось не так, отныне было не ее виной. А когда заполучила от Кореленки силу (смех и вспомнить, как тогда перепугалась!), так и вовсе уверовала в то, что предназначение ее в этой жизни — особое. Ворожеям-то Господь попускает — вон они и порчи напускать умеют, и травки ядовитые знают… Видно, то добро, что они силой своей творят, их малое зло перевешивает…

Взять ту же порчу. Ведь не на первого встречного напускают — а поделом она кому-то достается. Может, как раз их рученьками Господь свой правый суд вершит?

Додумавшись до того, что ее руки, возможно, для того и потребовались Богу, чтобы наказать вора и душегубца Федьку, Алена продолжила приятные размышления.

Вот ведь хорошим людям, Петру Данилычу с семейством, она вовеки бы вреда не причинила. И доброй купчихе Калашниковой, которая безоглядно выполнила послушание — спасла от смерти незнакомую девку… Стало быть, как в сильном обереге сказано, — послал ее Господь с неба на землю, подвязал ее Господь медным поясом, закрыл ее Господь медным котлом, замкнул ее Господь на тридевять замков, ключи отдал матушке Пресвятой Богородице, чтобы она бесстрашно Его святую волю творила…

Удивительные это были мысли, ладные да складные. И приятно Алене было осознавать себя под особым Божьим покровительством. Ее ярость оказалась не злобой черной, а неуемным желанием справедливости послужить. Кому ж такое не приятно?