Книга Если суждено погибнуть - Валерий Дмитриевич Поволяев

в следующее мгновение Каппель взял себя в руки, его лицо сделалось спокойным, появилась в нем даже некая обреченность – дескать, чему быть, того не миновать.

Опасную промоину, в которую провалился генерал, обошли стороной, двинулись дальше – трое самых опытных, самых сильных ходоков во главе с двухметровым казаком – у него была странная украинская фамилия – то ли Выбейглаз, то ли Откусиязык, то ли Оторвинога, Каппель слышал ее, пытался вспомнить – на фамилию эту обязательно обратишь внимание, но запомнить ее – не запомнишь; генерал ворошил-ворошил в памяти разные словечки-фамилии, но так и не вспомнил… Надо было хоть как-то отвлечься от боли в ногах.

– Ваше высокопревосходительство, – подсунулся к нему под локоть Насморков, – надо бы костерчик огородить, отогреться… А?

– Нет, – решительно отстранил его Каппель, – никаких костров. В ходьбе ноги сами отойдут.

– Да вы полную обувку воды нахлебали…

– Ну, не совсем полную. – Каппель через силу улыбнулся, ему не хотелось на виду у сотен людей показывать свою слабость, стягивать бурки у костра, переобуваться – тем более что никакой другой сменной обуви не было, он стеснялся этого, считал дурным примером всякие поблажки для командиров – для других, кто так же, как и Каппель, проваливались в снеговую ловушку, этих поблажек-не было, не будет поблажек и для него. – Так, промок малость. – Каппель, вновь виновато, через силу, улыбнулся. – Надо идти дальше.

Он сделал несколько решительных шагов вслед за ходоками, прокладывавшими дорогу в обгиб порогов.

– Куда? – отчаянно выкрикнул Насморков.

– Доберемся до Барги – там погреемся, – сказал Каппель.

Но до Барги, которая у всех уже вертелась на языке, надо было еще идти да идти – до нее по карте оставалось не менее семидесяти километров. Точного же расстояния не мог определить никто, имевшиеся карты были приблизительными.

С накренившихся, косо потянувшихся друг к другу скал, будто они, как родные братья, хотели обняться, осыпалась наждачная крупка, ее подхватил ветер, хлестнул по лицам людей – крупка секла кожу в кровь, щеки солдат на мгновение стали бурыми от крови, словно их красной ягодой измазали. Здешняя природа была жестока, человеку ее не одолеть.

Бурки у Каппеля тем временем сделались железными – молотком не расшибить, примерзнув к ногам генерала окончательно, стали плотью. Каппель старался делать энергичные движения, размять обувь, ощутить ступнями, кончиками пальцев тепло, родить хотя бы малую толику тепла, почувствовать, что в жилах у него течет кровь, а не сукровица, смешанная с водой, но ничего у него не выходило: ноги, которыми он так старательно месил снег, были чужими – две бесчувственные деревяшки. Он, бредя по сыпучей серой траншее, с трудом переставлял их с места на место, хрипел, всасывая сквозь зубы промерзлый воздух, кашлял, задыхался, кренился из стороны в сторону и, боясь упасть – это было бы самым худшим примером для тех, кто находился рядом, – упрямо двигался дальше.

Ему казалось, что в нем все вымерзло – нет ни крика, ни слез, ни кашля, – он даже собственный кашель уже не слышал, уши были словно забиты пробками, в груди шумел какой-то странный механизм – то ли насос неведомый работал, откачивал разную дрянь, то ли прохудившийся паровозный котелок сипел, но Каппель не обращал на это внимания, все худые мысли он отгонял от себя, разгребал и разгребал тяжелыми чужими ногами снег, хрипел и упрямо шел за казаками, прокладывавшими дорогу. Ног он по-прежнему не чувствовал.

Через несколько часов, уже в темноте, под разбойную стрельбу лопающихся камней колонна остановилась на отдых.

Пороги одолели благополучно.

Насморков поспешно вырыл в снегу квадратное углубление, расшвырял в разные стороны осколки льда, куски наста, охапки жесткой световой крупки и, бормоча про себя что-то бессвязное, бранное, развел на дне ямы костер.

Сверху яму накрыли брезентовым полотном.

– Сейчас тут жарко будет, как в Африке, – пообещал Насморков. – Мы живо приведем Владимира Оскаровича в себя.

Каппель с трудом забрался в яму, сел на подставленную Насморковым табуретку. Лицо генерала было бледным, на скулах проступили темные пятна, завтра на месте пятен будут струпья. Вся колонна идет в струпьях, никого мороз не пощадил, лица у людей будто бы окаменевшие, покрытые этим страшным грибком, усталые…

Если бы морозы немного отпустили, можно было бы устроить привал на сутки, отдохнуть, привести себя в порядок, но морозы все жали и жали, не давали людям продыха, гнали в Варгу – только там удастся остановиться и перевести дыхание.

Опять Барга. Усть-Барга, если точнее.

Каппель пробовал сам стянуть с себя бурки, уперся, как обычно, носком в пятку, напрягся, побледнел потным, нехорошо исхудавшим лицом, Насморков кинулся было к нему на помощь, сделал это, по обыкновению, неуклюже, да и яма была тесной, и генерал остановил денщика:

– Я сам!

Насморков тихо вылез из ямы, почувствовал, как у него тоскливо сжалось сердце – на лице генерала проступило нечто такое, что не должно было проступать – нездешнее, словно внутри у него родился некий загадочный свет, и Насморков понял: генерал – не жилец.

От острой тоски, оттого, что в груди появилась тупая боль, Насморков сморщился жалобно, зашевелил белыми губами. Приподнял полотно, поглядел, как генерал пытается справиться с непокорными бурками.

А Каппель и так пробовал поддеть их, и этак – бесполезно, только носок бурки, когда он упирался им в пятку другой бурки, с хрустом соскальзывал вниз, всаживался в снежный край ямы.

Наконец Каппель откинулся спиной назад, виновато посмотрел на денщика:

– Я переоценил свои силы.

Насморков проворно кинулся к генералу.

– Счас мы сообразим, как лучше быть, счас сообразим, – забормотал он, начал легонько, рывками, дергать с ноги Каппеля одну бурку, потом вторую, собрал голенища в гармошку, затем, аккуратно вертя из стороны в сторону, кряхтя, пришептывая что-то про себя, стянул одну бурку, с левой ноги. Каппель облегченно вздохнул.

– А я думал, что эти бурки уже навсегда стали моими ногами.

Денщик поплевал через плечо:

– Тьфу, тьфу, тьфу, ваше высокопревосходительство, лучше не надо. Убереги, Господь! – он взялся за вторую бурку, пробормотал с досадою: – Эх, ваше высокопревосходительство, ваше высокопревосходительство… Ну что бы вам переобуться днем?! Ну чего вам это стоило, а? А ведь уперся, не переобулся…

– Не во что было переобуваться, Насморков. У меня ни смены портянок, ни смены обуви – ничего нет.

– Неужто в нашем большом войске не нашлось бы для вас портянок с обувкой? Да вы что, ваше высокопревосходительство! Нашлось бы, нашлось!

– Нет. – Каппель отрицательно покачал головой. – Чего же я других обирать буду? Об этом я должен был сам побеспокоиться.

– Й-йэх! – Насморков хлопнул себя ладонями по бокам, покрутил головой, снова хлопнул ладонями по бокам. – Да для вас любой бы расстарался…

Через несколько минут он снял наконец бурку и с правой ноги генерала, пристроил обе бурки около огня. От промерзлого фетра повалил пар.

– Обувка должна хорошо просохнуть, – пробормотал Насморков, мясистый пористый нос его покрылся потом. – А сейчас мы сделаем то же самое с портяночками-с, с