Книга Росток - Георгий Арсентьевич Кныш

Что вышло — сами знаете. Я начала оплевывать дом, в котором родилась и выросла... Разум молчал. Говорило чувство обиды... Говорило чувство мести... Сперва мне даже импонировало — правозащитница! Гляди, какая важная шишка! А потом... Когда люди на улицах стали показывать на меня пальцем... — Майя настороженно прислушалась. — Ёся грозился найти...

Аида выглянула в окошко. Успокоила ее.

— Это мусоровоз приехал.

Пропустив через мясорубку мясо, добавив в фарш перца, соли, лука, они начали лепить пельмени.

— Конечно, я не святая, Аида. Были у меня увлечения. — Открыв кран, Майя смыла теплой водой остатки прилипшего к пальцам теста. — Но теперь надолго отпала охота к ним. Если не навсегда.

Последние слова Беркович совсем успокоили Аиду.

— Вы еще не старая, найдете себе пару, — Аида с сочувствием взглянула на Майю. Мысленно отметила, что она действительно красива, что в ней есть та терпкая капелька, которую стремятся выпить жаждущие любви мужчины. — Только не шляйтесь по... по... — Недоговорив, Аида умолкла.

Они полили горячие пельмени уксусом, положили сливочного масла, сели за стол. Майя съела несколько пельменей, отодвинула тарелку.

— Не могу. Нет аппетита. — Налила в чашку чаю. — Попью просто чайку... Пропали теперь мои эксперименты, увяли надежды... Но ничего! Начну сначала! — Майя открыто посмотрела на Аиду. Впервые на ее щеках появился румянец. — В некоторых наших семьях знаете, Аида, как воспитывают детей? Едва ребенок начнет лепетать, ему уже втолковывают, что он исключительный, что он талант, на голову выше своих ровесников. И меня это не миновало... Нечто подобное я почувствовала, когда впервые услыхала свой голос оттуда... Вот, дескать, какая я незаурядная, безоглядная, упрямая! Но вскоре, вскоре... Как будто со стороны увидела себя. Да и в обществе терапевтов мне кое-что прояснили. — Приложив руки к груди, Майя воскликнула: — Испугался меня Ёся! И вот последняя капля... — Майя заплакала. — Кинулась в воду...

Проглатывая отдельные слова, она рассказала о циничной исповеди мужа. Он говорил такое, от чего у нее кровь стыла в жилах.

— Тогда все и случилось... Я потеряла сознание... Надо мной склонился Григорий Васильевич... Тут как раз появился Ёся, ударил его по голове бутылкой... Втолкнул меня в машину — и наутек... Домой я вернулась на электричке...

Аида побледнела.

— Моего Гришу? Бутылкой по голове? Да чтоб вас всех черти побрали!..

37

— Позвоню еще раз твоей Аиде, — взялся за трубку Петр Яковлевич. — Успокою.

Григорий одобрительно кивнул забинтованной головой:

— Скажите, что я несколько дней побуду у вас. Придумайте какую-нибудь срочную работу.

Петр Яковлевич набрал номер:

— Аида Николаевна?.. Да, это я. Не зря вам звонил. Григорий Васильевич сидит рядом со мной... Одну проблему надо решить... Хотите поговорить? Пожалуйста.

Григорий прижал к уху трубку, услышал:

— Ты долго будешь меня мучить? Тебя сильно ранило? Перевязку сделал?

Григорий оторопел: жена все знает! Откуда? От кого? Ведь он сам добрался до травматологического отделения мединститута, где ему вынули из головы два острых осколка стекла, наложили швы, забинтовали. «Ваше счастье, что удар был нанесен вскользь, — удовлетворенно отметил дежурный врач. — Через неделю зарастет. На перевязку пойдете через три дня в районную поликлинику».

У Григория перехватило горло:

— Аида! Поверь, я не виноват... — Ему очень не хотелось, чтобы жена думала о нем плохо.

— Что ж ты, недотепа, скрываешься? — голос Аиды дрогнул. — Будь у Петра Яковлевича. Я сейчас приеду, — она положила трубку.

Григорий нахмурился.

— Влип я, Петр Яковлевич. Кто же ей мог сказать? Но самое пикантное то, что я пострадал от мужа своей...

— Почему же? Ничего пикантного... В этом треугольнике чаще всего и возникают трагические ситуации, — снопки бровей Петра Яковлевича надвинулись на глаза. — В ответственный момент руководитель группы выходит из строя... Занудная штукенция... Килина! Принеси нам что-нибудь поесть... Пока появится Аида, я хочу тебе кое-что рассказать...

— Петр Яковлевич, почему бы нам не воспользоваться этим... пикантным случаем? — вдруг встрепенулся Григорий. — Успокоим жену и махнем к нейрофизиологам. У меня сохранилась прошлогодняя энцелограмма. Сделаем еще одну... До удара и после... Сравним. Вероятно, что-нибудь выудим.

— Сиди, исследователь! Голову залечи сначала. Килина, где ты там?

— Сейчас. Потерпите, — донесся из кухни голос Килины.

Но раньше ее в комнату вбежала Аида — разгоряченная, встревоженная. Подскочила к Григорию, осторожно притронулась к бинтам, скользнула пальцами по щекам, ощупала плечи.

— Ну-ну, Аида! Все хорошо. — Григорию было неловко перед начальником за то, что его осматривают как маленького. — Успокойся.

— Нет на тебя угомона... Как мальчишка, везде в шкоду вскочишь. Одни неприятности! Какую уздечку на тебя накинуть? — укоряла Аида и строго, и ласково, и тревожно.

Григория взволновало, что не кто-то, а жена проникается его болью. На секунду их пальцы трепетно встретились, сплелись, замерли в легком пожатии и разъединились, обменявшись капельками тепла, понимания.

Килина внесла печенье, сухую колбасу, чай.

— Какая чичка[17]! Ваша? — с селянской прямотой спросила Григория.

— Моя! — с гордостью произнес он.

— Вижу, что был в больнице. Значит, тебя только царапнуло... Уф! Камень с сердца, — Аида подошла к окну. Не поворачиваясь, резко спросила: — Ты знаешь, кто у нас дома?

— Скажешь, — пожал плечами Григорий. — Кто-нибудь приехал?

— Те, кто тебя убивал... Твоя Майя! Петр Яковлевич, вы не против, если Гриша побудет у вас несколько дней?

— Места хватит, — развел руками Петр Яковлевич. — Голодным не останется. Тем более удобно для меня...

— Аида! — вскочил Григорий. — В чем дело? Почему она у нас?

— Вот что... — Аида отошла от окна. Она все обдумала, когда ехала сюда. — Пусть пока поживет у нас. Сейчас ей очень тяжело. Дай оттаять. Загнали человека как дикого зверя.

— Чтобы меня снова бутылкой по голове? Да ты знаешь, кого защищаешь...

— Ты смотри, какой правоверный. Сам цеплялся за... — Аида недоговорила, смутилась. — Ладно, я побежала. Потом поговорим. Буду звонить.

Когда она ушла, Петр Яковлевич задумчиво произнес: