Книга Последний хартрум - Женя Юркина

class="p1">– Прекрати! Замолчи! – взвизгнула она, зажимая руками уши. – Почему ты стал таким? Почему в лютене, которого ты держишь на привязи, свободы больше, чем в тебе?!

– Хочешь унизить меня?

– Вовсе нет. – По ее губам скользнула горькая усмешка. – Ты и сам отлично справляешься. Я хотела объясниться, прежде чем уехать.

Она обвела взглядом темную комнату, точно прощаясь с домом. В ее глазах блестели слезы.

Брошенная в сердцах фраза ошеломила его, и он помедлил, прежде чем последовать за ней.

– Куда ты едешь? Я не могу остановить тебя, но позволь хотя бы знать, где ты.

Он нагнал Рэйлин в холле. Стук ее каблуков гулким эхом отражался от стен. Она еще не ушла, а дом уже казался пустым.

– Оставь нам хотя бы шанс.

У двери она замерла. Рин хотел прикоснуться к ней, но Рэйлин отстранилась от него, как от прокаженного.

– Вы сделали из меня трофей! Решили, что имеете право решать за меня, назначать и платить цену… Но я не вещь!

Вся злость и обида, которую она старательно прятала, прорвались наружу. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал – ее решения не изменить. И он отпустил ее. Рэйлин ушла, и он заплакал, точно мальчишка, как не плакал с тех пор, когда впервые подписал заключение и отправил лютена на виселицу. Казненного звали Тьюди. Он сбегал трижды, а на четвертый раз поджег безлюдя, чтобы возвращаться было некуда. Наказание все равно настигло бы его, но Рин испытывал вину за то, что не уберег своего лютена, не нашел нужных слов, чтобы объяснить упрямцу, что его нищая свобода не стоит самой жизни. Тьюди было всего пятнадцать.

В тот сложный период Рина спасла Рэйлин, окружив лаской и трепетной заботой, словно он был хворым щенком. Она прощала ему слабость и всегда находила слова утешения, а однажды принесла стопку газет и, ничего не объясняя, сказала: «Читай». Нужные статьи были обведены, главные фразы – подчеркнуты. Все они содержали сухие цифры: сколько безлюдей появилось в городах, сколько разрушилось, сколько лютенов казнено. «Видишь, – сказала тогда Рэй, – какое здесь число?» На бумаге счетчики человеческих жизней смотрелись просто и буднично, как условия задачи по арифметике: два лютена за неделю, семь за сезон, двадцать в год… И это лишь в одном городе. «Будешь так убиваться по каждому предателю, не протянешь домографом и года. Ты понимаешь?» Тогда он не понимал, но постепенно, шаг за шагом, дошел до этой черты. И за ней разверзлась бездна.

Настойчивый стук в дверь отозвался глухой болью в голове. Казалось, в череп вколачивают гвозди. Рин заворочался в постели и медленно сполз на пол, слабо надеясь, что звук ему померещился. Пока он пытался смириться с действительностью, непроницаемая темнота комнаты и гулкий шум, доносящийся снизу, давили на нервы. Дверь могла бы открыть экономка, если бы Рин не отправил всех слуг на отдых, чтобы побыть в одиночестве. После всего, что с ним случилось за минувшие сутки, он не хотел никого видеть. За свои решения Рину пришлось расплачиваться самому: мучиться от головной боли после выпитого, подниматься среди ночи и плестись вниз, дабы прервать череду оглушительных «бам», эхом раздающихся в пустом доме.

На пороге ждали Дарт и Флориана – оба напряжены и чем-то взволнованы. Глядя на них, Рин понял, что, к своему стыду, напрочь забыл о том, что путешествие к Северным землям едва не обернулось бедой. Признаться, он забыл обо всем.

– Рад вас видеть, – голос прозвучал хрипло и тускло. Рин попытался исправить ситуацию улыбкой, но, судя по каменным лицам гостей, у него ничего не получилось.

Он пригласил их пройти в дом и предложил чаю, хотя был готов услышать отказ. Они явно пришли не за этим. Скверное предчувствие его не подвело. Как он и боялся, тайна о фермах раскрылась. Дарт разболтал о них при первой возможности. Захотел сыграть в честность? Что ж, ладно. Царапающая мозг мысль о нем и Рэйлин всколыхнула в Рине странную смесь гнева и разочарования. И тогда он решил, что расскажет всю правду – какой бы гадкой, трудной и болезненной она ни была.

Всякой лжи приходит конец. Иногда это происходит медленно, подлинная природа вещей пробивается сквозь толщу вранья, как росток из земли, и расцветает, принося успокоение; но сейчас истина несла с собой разрушительную силу, была молотом, готовым обрушиться на них.

Глава 22

Дом откровений

Дарт

Когда Эверрайн пообещал рассказать все от начала до конца, Дарт и представить себе не мог, как далеко тот готов зайти. Незаметно его речь превратилась в покаяние перед самим собой. Он будто бы забыл об их присутствии и выдавал ничем не прикрытую правду, что делал, кажется, впервые. Безудержный поток мыслей нес их прямо к пропасти, и падение случилось внезапно, стоило Рину вспомнить о последней встрече с Рэйлин, которая назвала Дарта преданным псом и несговорчивым любовником. Он действительно произнес это: громко, четко, уверенно.

Дарт почувствовал, как внутренности сжались и подскочили к горлу, точно при столкновении с землей. Он упал, разбился, выпал из тела. Он уже не мог ничего исправить и только наблюдал, как Флори изменилась в лице, поджала губы и склонила голову, пряча глаза. В таком положении она просидела долго, безмолвная и недвижимая, точно изваяние, пока Рин не поставил точку в своих откровениях.

– Только прошу, – добавил он в конце, – не говори Ризердайну. Я найду способ, как вернуть ему Золотой дом, клянусь.

– Конечно, я не стану ничего рассказывать ему, – ответила Флори с ледяной невозмутимостью. – Потому что ты сам сделаешь это, Рин.

Он вспыхнул, сердито разинув рот, но возразить не посмел. Секреты как веревки: пока они только твои, то давят и стесняют движения, но стоит им попасть в чужие руки – и ты становишься марионеткой. Дарт сам чувствовал себя таким же театральным фантошем под управлением опытного кукловода. Рин знал о том, что произошло, а вернее то, что не произошло между ним и Рэйлин, и преподнес это с хладнокровием убийцы.

Флори делала вид, что спокойна, хотя все в ней кричало о том, что внутри бушует настоящая буря: в голосе – дрожь, на лице – белила с рыжей ржавчиной веснушек, а тело – как натянутая вибрирующая струна. В порывистых, нервных движениях, с которыми она встала и зашагала прочь, была не обида, а злость; не растерянность, а твердая решимость. Когда Дарт окликнул ее, Флори резко обернулась и, уже не сдерживаясь, выпалила:

– Зачем вы