Книга Порода. The breed - Анна Михальская

Оставшиеся теплые вечера в Ботаническом саду мы с Тариком, его юными помощниками и борзыми проводили, как в райских кущах. Падали звезды, и я загадывала желание, всегда одно. Звезд сыпалось с неба, как яблок с отяжелевших веток, так что загадывать приходилось непрерывно. Только успевай. Тарик, вольготно раскинувшись на садовой скамье и тоже глядя в небо, мечтал о поле. Перебирал собак: кого взять. Дарьюшке нужен диплом — засиделась в девках, вязать пора. Лебедь стара. Чулок с Юлой ловят конкретно, поедут непременно. Буран с Буруном тоже. А вообще, псовые-то — Бог с ними, главное — хортые. Вот Лель — он первопольный, уж ему обязательно. Ведьма, Заноза, Стрелка — безусловно… Список собак с каждым вечером становился все длиннее, но меня это вовсе не тревожило. Все равно решать будут последние минуты. Или даже секунды. С Тариком всегда так.

Подкинув в вольер ручной медведице ведро падалицы, гулко рассыпавшейся по асфальтированному полу, дрессировщик умиленно смотрел, как его любимица подгребает к себе спелые плоды, чмокает вытянутыми губами, набивает рот, чавкает — набирает жирок к холодам. И зверь, и человек растворялись и таяли — Микуша в наслаждении яблоками, Тарик — в созерцании счастливой медведицы. Вот как надо жить, — думала я. Этим мгновением. И ничего мне больше не нужно. Я поднимала голову. Падала звезда. И я снова загадывала. А вдруг?

День приближался, и пора было думать, как вывозить англичан из Шереметьева. И на чем перемещать по Москве. Да и в поле выезжать им лучше бы было на машине — само слово «ПАЗик» вызывало у меня серьезные опасения. Я вспомнила древние автобусы с помятыми боками, неподвижные на пыльной площади в Сычевке. Может, это тоже были ПАЗики?

У Валентины машина — фольксваген-гольф, именно такой, как приличествует даме — маленький и алый, как наманикюренный ноготь. Прекрасно: вот убедительный предлог для ее участия в выезде на охоту. Итак, Ричарда сажаем рядом с ней, с Беатой — после Смоленска у меня не было сомнений, что за рулем «гольфа» в нужный момент окажется именно она. С роскошным бюстом, длинной округлой шеей и чуть вздернутым кончиком безупречного носа. Тогда сзади еще три места. Ну, два по крайней мере. Рядом со мной должна быть Мэй, это ясно. Кто еще? Мне хотелось бы ехать с Джимом. Видеть смуглое викторианское лицо пожилого офицера, отслужившего в индийских колониях: выцветшие усы, ироническая улыбка, особый взгляд мужчины, привыкшего целиться в прыгнувшего тигра, — разве могла я забыть, как он мне помог в тот дождливый ветреный день в Блэкпуле, на выставке, среди своих холодных соотечественников? Благородная доброжелательность воспитанного и притом хорошего человека — тяжела без нее женская доля… Начинаешь понимать, только если посчастливится встретить такого. Да, мне повезло. Ах, Джим… Как горит рубиновая капля в золотом обруче на его коричневом тонком мизинце… Где-то там его арабские лошади? Что поделывает его молодая красавица-жена? Нет, выброси все это из головы, сейчас же. Так. Джим. Но остаются еще трое — Пам, Пат и скептический мистер Пайн. Их-то куда? Зазвонил телефон.

— Анькя-я-э? — раздался знакомый голос. — Ну чтэ-а? Как дела-таэ? Все путем?

— Здравствуй, Валера, — сказала я холодно. Ужасы, которые претерпела я в первые английские дни из-за дикой идеи льняного бизнеса, разом ожили, и меня передернуло. По спине побежали мурашки. Я вытряхнула из пачки сигарету.

— Слыхал я, англичане едут. Правда, что ль?

— Ну… Правда. А что? Едут. Всего на два дня, на охоту. В Москве будут две ночи.

— Да ведь где ночь, там и вечер. И утро…

— Слушай, Валера, сейчас-то они тебе зачем? Теперь-то? У вас ведь, кажется … с Грибом все получилось…

— Получиться-то получилось, только… Уж не знаю, сказать тебе иль не сказать?

Валера держал паузу не хуже студента Щукинского училища. Я молчала. Прижав ухом трубку и глядя на чаек, щелкнула зажигалкой, закурила, затянулась. Серая река плескалась в гранитные берега. Пауза длилась.

— Ну, скажу, коли так, — противник сдался. — Гриб-то наш…

— Нет, не наш!!! — вскрикнула я: это было уже слишком.

— Ну ладно, чего уж там… Ну, мой…Не кипятись. Без истерик обойдемся.

— Вот именно, — сказала я холодно и повесила трубку. Из окна было видно, что за рекой башенные часы на Киевском вокзале показывают полвторого — час, когда Валерочка имел обыкновение просыпаться и, все живее пошевеливая членами, постепенно переходить к активной жизни, передвигаясь в свою помоечную кухню, к чаю, подозрительно похожему на чифир. Он и звонил, наверное, сидя у замызганного жиром и усыпанного пеплом стола в своей полуподвальной норе на Маяковке. Полвторого… Англичане приезжают завтра, на три часа позже… Времени в обрез. Второй машины нет…

Телефон зазвонил снова.

— Аньк, ну че ты… Ну ты че, в натуре… Я че хотел сказать-то… Тебе про Гриба не интересно, что ль?

— Да не слишком.

— Я че хочу спросить-то… Ты его в Англии своей хоть видала?

— Конечно, — опешила я. — А ты разве не знаешь?

— Не-а… В том-то весь и коленкор. Не знаю. Он ведь как уехал, так и — Валера издал некое слово, сопроводив его выразительным свистом.

— Ах! — выдохнула я. Подрагивающее бедро Гриба на пороге Стрэдхолла, Гриб и Пам за длинным столом в гостиной Стрэдхолла, над омарами и артишоками… Пам и Гриб в красной машинке по дороге из Стрэдхолла в Ноттингем…

— Аньк, ты скажи, там эта… Ну, как ее, бестия эта, из Нотинхера, бабец такая деловая, по льну, по борзым, она что, тоже прикатит? Еще поохотиться хочет?

— Ну… да. Почему «еще»?

— Так она уж вроде поохотилась. На Гриба.

— Она приезжает.

— Ну, тогда я ее встречу. Вместе поохотимся. Лады?

— А что, давай. Подъезжай завтра в Шереметьево, к рейсу из Лондона в 16.30. Только там еще Пат и Дик Пайн, их тоже сажать некуда.

— Вот черт. Несет кого попало из этой Англии —, - посетовал Валерочка. — Ну, заметано. Жди, без меня ни-ку-ды! — прибавил он издевательски. — Да, кстати, чуть не забыл. Сиверков-то объявился наконец, или все ждем-с?

— В Шереметьево, к рейсу 16.30. — И я повесила трубку.

Вечером план действий был окончательно согласован. С утра мы с Валентиной покупаем продукты — она съестное, а я водку, вино, фрукты и орешки. Вместе готовим стол. Тут подъезжает из Ботанического сада Тарик и в моей ванной начинает смывать с себя амбре Коллекционного питомника борзых. Пока он управляется с этим и сохнет, мы едем в Шереметьево. Привозим англичан, кормим ужином и отводим на ночлег через дорогу, в отель «Белград» — там, на наше счастье, чуть не месяц назад они заказали номера. Наутро, на рассвете, едем в Ботсад, туда приходит ПАЗик, Тарик с помощниками загружает собак, и часам к восьми-девяти мы уже в охотхозяйстве. Нас встречают егеря и эксперты, проходит поле, а заодно расценивается работа борзых — на дипломы.

Только бы зайцы были… Только бы были зайцы… «Ах, барин, зайцов в этом поле пропасть» — вспомнилось мне название знаменитой картины Комарова. Сегодня оно звучит в России насмешкой. Зайцев, как, впрочем, и всего, что «может быть названо хорошим», как любил говорить Сократ, осталось мало. Тарик тоже волновался из-за зайцев, но не слишком. Нервничать сильно, а главное, долго Тарик вообще не может. Ему более свойственны богатырские приступы гнева — буйные, но краткие. Валентина была безмятежна, как настоящая Беата Тышкевич. Но томная поволока ее очей временами проблескивала такими искрами, что я знала: она ждет. Она надеется. К тому же за все эти дни о кошке не было сказано ни слова.