Книга Атаман Платов (сборник) - Петр Краснов

– И щеки у вас блестели? – спрашивали мы его.

– Вероятно, блестели, – смеялся сам Федоров. – Оттого и до сих пор чувствую себя чужим в обществе, честное слово. Словно уличный мальчишка. Не знаю, что сказать, куда руки деть… Потею, – признался он под общий хохот. – Особенно, когда со мной говорят дамы.

– И, верно, босиком долго ходили? – спросил артиллерист.

– Ходил, а что?

– Да по ботинкам видно! – Федоров поднял ногу. Мы опять разразились веселым смехом. Тут только мы обратили внимание, что башмак Федорова, обтянутый длинными брюками со штрипками, был до неприличия велик. Прямо вдвое длиннее, чем наши. Бока ботинка у основания большого пальца были выпячены наружу и кость пальца высоко выпирала вперед.

– Вишь, как у вас мосол вылез, – сказал артиллерист, – это оттого, что много ходили босиком. Оттого вот и получилась не ножка, а лапа!

Дальше мы уже не решились подтрунивать, пришлось бы говорить и о запахе этих лап, отравлявших даже чистый горный воздух, и о больших, красных, вечно потных руках.

Удивительное свойство всех окраинных жителей обладать большими ногами и руками, неловкими манерами и особенным отпечатком лица.

Вспоминался мне и Иевлев, архангельский мужичок, остриженный по-кучерски в скобку. Вспомнил, как юнкера спрашивали его, не осколками ли стекла утираются в Архангельске после обеда.

Таковы были кугут Тереха со братией и большинство сибиряков. Все они были наивные, доверчивые и простоватые. Увальни, но хорошие товарищи, далекие от всяких злых выходок и интриг. С ними жилось легко, безобидно. Зато избави Бог жить совместно с такими типами, каких в множестве давали Московские и Петербургские корпуса: Кормилов, Неелов, Фредериксы, Дукшинские и многие другие…

Насколько они изящны в обществе и в танцах, настолько они несносны в совместной жизни. Капризны, каждый с причудами, с вечным «я не в духе». Не знаешь, с какой стороны подойти к ним.

Вот мы подсмеиваемся над Федоровым прямо в глаза, и он отвечает добродушным смехом, а попробовали бы мы задеть Фредерикса или Кормилова. Не уяви Господи, что вышло бы из этого… В самом лучшем случае мы поссорились бы навеки…

Мои спутники согласились с этим взглядом, а Федорову он даже очень понравился. Он собирался было уже рассердиться, но мое сравнение успокоило его. Лучше быть рубахой-парнем, чем столичной занозой, – и его лицо опять расплылось в широкую улыбку. Глаз с бельмом косил в угол очков, другой веселю поблескивал, а большая красная и потная рука лихо закручивала длинный рыжий ус над широким ртом.

В Агдаме уже кипела работа. Денщики, повара, казаки жарили, варили, рубили. Как только мы подъехали к крыльцу, так со всех сторон и кинулись к нам наши Лепорелло.

– Гостей понаехало видимо-невидимо, уже господа волнуются, что вас нет. Обед сготовили, а вина и лимонаду для дамов нет.

– А много дамов?

– Так что больше с полдюжины будет дамов, – доложил мне мой Матушкин. Он, как денщик заведующего собранием, автоматически делался метрдотелем и командовал прочей братией.

– А что наготовили? – спросили мы.

– Так што на первое закуски. Селедков десять штук сделали… Как вы учили. Очень даже хорошо вышло. С картофелем, с бураками и луком. Зайцев пожарили и бураковый соус к ним сделали. Фазанов тоже. Все готово. Теперь только приготовить те закуски, что вы привезли…

Действительно. Верные Лепорелло не подвели. Все было сделано. Столы накрыты. Даже великолепный борщ из баранины, заправленный чесноком и салом, был готов, – если господа пожелают.

Глава XVI. Казачья песня

Едва мы успели помыться с дороги и переодеться, как уже начали собираться гости. Шах-Будагов с женой, Селунский с женой француженкой, еще какие-то дамы, совершенно мне незнакомые. Одна полная в красном, другая худая в желтом… Приехали и казачки с соседнего поста. Разбитные, стройные, веселые. Появились и телеграфисты со своими барышнями из Хан-Кенды. Барышни как барышни, и во много раз ловчее и интереснее своих кавалеров.

После взаимных представлений сели за стол. Начали с закусок. Дамы и барышни тоже пригубили водочки. Стало сразу веселее.

– Господа! – спросил я, – прикажите подавать суп с пирожками или борщ с салом и чесноком?

– Борщ, борщ! – раздался всеобщий голос, и денщики тотчас внесли большую миску, из которой несся кверху ароматный пар. Знаменитый борщ. Сам повар есаула варил его, и варил действительно мастерски. Такого борща нельзя было получить ни в одной гостинице мира. Ни даже в Москве. Горячий, вкусный, заправленный салом, разной зеленью, с перцем, он производил странное впечатление. Первая ложка обжигала рот, от второй першило в горле, от третьей слезы выступали на глазах. Борщ одновременно жег губы и рот, а своим кисленьким вкусом умерял резкость закусок и выпитой водки. Комнаты наполнились ароматом капусты, зелени и чесноку.

– Знаменитый борщ! – заговорили сначала казаки и казачки, потом телеграфисты и их барышни и наконец все наши. – Под такой борщ надо выпить.

– Господин полковник! Разрешите?..

– С удовольствием, – согласился Исаевич.

– Господа…

И дело пошло на лад. К концу борща публика уже стала совсем веселой и непринужденной.

– Разрешите песенников? – обратились казаки к командиру и не успел он и рта открыть, как есаул сделал знак хорунжему. Тот вскочил и исчез за дверью.

Быстро делается дело у казаков; еще денщики и тарелок не убрали от борща, как уже входил хор казаков. Человек двадцать пять – тридцать. Все в новых черкесках, в чистеньких бешметах, приличные, подтянутые, выправленные. Второочередной вахмистр с нагайкой в руках, – теперь она служила ему вместо дирижерской палочки, – молча, одним жестом управлял хором. Наша публика, не привыкшая к казачьим обычаям, с удивлением смотрела на все. Казаки вместе с офицерами… Это казалось немного непривычным, даже странным. Музыканты или трубачи иное дело, а это…

– Смирно! – скомандовал дирижер. Исаевич встал и поздоровался.

– Садись, хлопцы, там в углу, – скомандовал есаул. В один миг казаки уселись. Видно было, что они не впервой входят в офицерское собрание. Дирижер сел против песенников, тоже прямо на пол, – по-кавказски. Грянула песня.

Кто не слыхал песни кубанских казаков, тот не слыхал ничего. Малороссийский язык, неудобный и смешной в разговоре, необыкновенно мягок и приятен в песнях. Казаки поют не в унисон, а по голосам. Поют хорошо, уверенно, стройно. Умеют и свои голоса показать. То тенор, то баритон, то бас выступают в роли запевалы. А хор все время дружно, так согласно и мелодично подпевает ему.

Когда спели «Ганзю», то не только мы, но и дамы стали аплодировать.

– У нас обычай – давать есть и пить песенникам. Спросите у командира разрешения дать хлопцам пива, – подозвал меня есаул.