Книга Дневник писательницы - Вирджиния Вулф

Итак, большую часть времени я провожу наедине с Богом на пустоши. Около часа (может быть, минут десять) я просидела сегодня на скале, думая о том, как бы я описала цвет Атлантического океана. На зеленой воде трепетали алые лучи, но если назвать это румянцем, то возникнет ненужная ассоциация с красной кожей. Боюсь, вас красоты природы не интересуют. С тех пор, как я здесь, мне удалось повидать много такого, о чем стоило бы рассказать, — «желтый утесник и море» — деревья на фоне моря — но я непременно наделаю ошибок, и мне придется переписывать письмо… По-моему, я прочитала тут много хороших книг. На вашего Паскаля служанка поглядывает подозрительно. Вчера я принесла ветку с белыми цветами и спросила у нее, что это. Она сказала, боярышник, но мне всегда казалось, что у боярышника цветы розовые.

Будет весьма милосердно с вашей стороны, если вы ответите мне. Я стала очень болтливой, поскольку ни с кем не разговаривала с тех пор, как мы виделись с вами, разве что обсуждала звериные лапы.

Всегда ваша, В. С.

3. Сент-Ивз

28 апреля 1908 года

Дорогой Литтон!

Ваше письмо стало великим утешением для меня, а то я уж начала сомневаться в своей человеческой сущности — представляла себя чайкой и по ночам мечтала о глубоких синих просторах, в которых много угрей. В тот же день, как ни странно, явился Адриан[342], словно мрачный персонаж из скандинавской саги — так мне показалось — промерзший капитан с заиндевелой бородой, который путешествует уже много веков. Он познал и снег, и солнце, и дождь, и, когда ближе к вечеру оказывался вблизи одинокой фермы, благочестивые женщины жались за дверью и не открывали ее, боясь за свою честь. Иногда, такие уж они были скромницы, ему приходилось отшагивать еще четыре мили после дневных трудов. Тем не менее, время он проводил прекрасно, видел много интересного и припас немало историй. Потом явились Несса[343] с Клайвом, младенцем и няней, и мы провели семейный вечер, так что я не писала и не читала. Моя статья о Дилейне оборвана на середине страницы вопросом: «Что же он был за человек?» Чтобы ответить на этот вопрос, вам необходимо приехать — в субботу, но до этого у вас будет время написать и отметить все мои неправильные «b» и неправильные «v». Малыш — настоящий чертенок, пробуждающий в своих родителях — и тетках — все самые худшие и мало объяснимые страсти. Стоит нам разговориться о браках, дружбах или литературе, как Несса вскакивает, якобы она услышала крик, и нам надо определить, кричал Джулиан или другой двухлетний малыш, у которого нарыв и совсем не похожий голос.

Вчера вечером Адриан уехал, чтобы выпить чаю с С.Т.[344], пообедать с С.Т. и обсудить оперу с С.Т. Я послала ему большой горшок масла и теперь ожидаю письмо на Цицероновой латыни. «Ценишь ли ты мой укус [?] в винительном падеже или считаешь его слишком в традиции Тацита?» Вы вызываете во мне ярость вашими интеллектуальными штучками на солсберийской равнине. Мое почтительное отношение к умным молодым людям приводит меня в состояние интеллектуального паралича. Мне в самом деле непонятно, о чем вы все болтаете. А вы — нет, я не собираюсь начинать все сначала. Однажды я видела Руперта Брука, облокотившегося на перила галереи в Ньюхэме, где были мисс Ривс и фабианцы.[345]

Сегодня мы собираемся посетить место с названием «Голова Гурнарда» — а сейчас я смотрю наверх, и, кажется, начался дождь! Итак, будем сидеть у камина, я буду говорить ужасные вещи, Клайв и Несса будут обходиться со мной как с испорченной обезьянкой, малыш будет орать. А в Хэмпстеде снег. Как ваша простуда? У меня болела шея от гулянья по скалам, но уже не болит.

Всегда Ваша, В. С.

4. Южный Уэльс 30 августа 1908 года

Дорогой Литтон!

Фрэнк Сиджвик не написал мне, так что, вероятно, он нашел другого автора. Приятно было бы заняться этой книгой, но не представляю, как бы я успела в обусловленные сроки[346]. Я буду бродить по итальянским кабачкам без чернильниц, без бумаги и, возможно, без единого французского романа.

Кстати, я прекрасно провела субботу и воскресенье, полностью отдавшись размышлениям и дивной природе. И теперь почти не представляю, как мне выйти из этого состояния и сумею ли я вновь заговорить. Живу я очень неудобно, но наняла еще одну комнату в другом доме, куда ухожу жевать Мура и восклицать над Расином; «Боже мой! Вот это человек!» У меня никаких приключений — если, конечно, не считать глубокомысленной переписки с Саксоном[347], что-то вроде голландской школы в живописи. Он присылает мне опись мебели в своей спальне, а я отвечаю — защищаясь — самыми рискованными метафорами. Расселы [Бертран] пригласили меня к себе на неделю, желая познакомить с мистером и миссис Джилберт Марри, с Джейн Харрисон и [Ф.М.] Конфордом и мисс Шипшэнкс. Общество показалось мне немного староватым, и мне не хватило мужества согласиться. Клайв, в самом деле, очень высокого мнения о ваших стихах, и я наконец-то забрала их у Нессы. Теперь они лежат на столе передо мной, и я читаю их, когда чувствую в себе ясность. Мне известно, что комплименты для вас ничего не значат; ничего не значит ни мой зеленый румянец, ни другие формы поклонения. Если вы считаете меня чересчур здравомыслящей особой, то у меня тоже есть яркая картинка с вас — восточный монарх в узорчатом халате.

По-моему, Нессе и Клайву весьма наскучило в Шотландии — и неудивительно. Шотландцы поразительный народ. Я провела сегодняшнее утро, работая над шотландками, включая вашу родственницу, миссис Грант из Лаггана[348], и нашла много интересного.

Ох, какое блаженство ничего больше не писать, а лежать себе в винограднике, и пусть виноградинки падают прямо в рот. Однако мне пора собираться, завтра еду в Лондон.

Всегда ваша, В. С.

5. Лондон

4 октября 1908 года

Дорогой Литтон!

До чего же приятно получить от вас письмо из Парижа. Мы вернулись два или три дня назад — Адриан только что — опять концерты, рецензии и Сакстон до трех часов утра — все началось снова. Тем не менее, у нас было чудесное путешествие, которое закончилось неделей в Париже в скромном богемном окружении. Мы пили кофе в огромных количествах, сидели при электрическом свете и разговаривали об искусстве. Жаль, нам не было на десять лет меньше или на двадцать лет больше, тогда бы мы пили бренди и культивировали свои чувства. Все-таки иногда я думала и о других вещах — о романах и приключениях. Почему вы не заканчиваете свой роман? Пора бы уже. Сюжет не имеет значения, в отличие от страсти, стиля и безнравственности — чего еще надо? Занимались ли вы это время английской литературой? Надо купить «Spectator». У меня такое чувство, будто я могла бы прочитать все, что только есть в библиотеках — увы, это невозможно. Вокруг моего кресла лежит куча книг, а мне лень протянуть руку. Адриан только что рассказал мне свой сон — будто бы он 40 лет путешествовал с пустынником с берега Мертвого моря. Это был Саксон.