Книга Любовь гика - Кэтрин Данн

– Он назвал ее нормальной, – проговорила я, задыхаясь от ярости. – Он говорит, что скормит ее Мампо! Он даже не посмотрел на ее хвостик! Цыпа, мне больше не к кому обратиться! Ифи будет смеяться, как сумасшедшая, мама опять наглотается таблеток, папа напьется, и никто, никто мне не поможет, кроме тебя!

Он озадаченно сморщился:

– Не понимаю.

Внезапно меня охватило спокойствие. Неподвижная тишь озерца в безветренный день.

– Нет! – крикнула я. – Нет! Не надо!

Но было уже поздно. Ярость и боль сжались в плотный, тяжелый комок – не исчезли совсем, но отошли вдаль.

– А теперь объясни, – попросил Цыпа.

Мы с ним спокойно вышли наружу и прогулялись по лугу за киосками парка аттракционов. И Миранда заснула у него на руках.

Я верю, что Цыпа старался. Когда он вышел от Арти, он был похож на столетнего старика. И именно Цыпе пришлось сообщить мне страшное известие.

Миранда, доченька, я не буду называть свое чувство к Арти любовью. Назовем это средоточием. Мое средоточие к Арти было явно нездоровым, невыразимым и непостижимым – непонятным даже мне самой, даже теперь, по прошествии стольких лет. Сейчас я себя презираю. Но все равно вспоминаю в горячих приливах, как он спал – тихий и неподвижный, как сама смерть, – и его лицо было гладкой каменной маской, такое невероятно красивое и утонченное. Его слабости, его хищные, злые запросы были ужасны, прекрасны и неодолимы, словно землетрясение. Арти обжигал или душил всех, в ком нуждался, но его потребность во мне и боль, которую она причиняла, были моей жизнью. Я не знала, как жить по-другому. Помни о том, что твоя мать всегда была тихим, забитым созданием, и попытайся простить меня.

Он не видел в тебе никакой пользы, и ты сводила на нет мою пользу для него. Я отдала тебя чужим людям, чтобы угодить ему, доказать свою верность и не позволить тебя убить.

Артурианская администрация решила все организационные вопросы. Они выбрали монастырскую школу. Внесли энную сумму в трастовый фонд на благотворительную помощь монашкам.

Моей задачей было отвезти тебя к той суровой старухе, которая – не забывай – отказалась от счастья иметь детей ради любви к Господу Богу задолго до твоего и даже до моего рождения. Мне пришлось отвезти тебя ей и вернуться обратно уже без тебя.

Моей задачей было как можно скорее вернуться назад, и чтобы ни единой слезинки не вытекло из-под моих темных очков – вернуться и продолжать делать Арти массаж и натирать его блестящим гелем перед представлениями, все время кивая с улыбкой и не проявляя никаких чувств, кроме самозабвенной заботы о его мускулистом величестве Арти Великолепном. Потому что он мог бы убить тебя. Мог бы не тратиться на твое содержание в интернате. Мог бы вычеркнуть тебя из моей жизни, и я не получала бы эти письма, и школьные табели, и фотографии, и твои детские рисунки – и не смогла бы тайком наблюдать за тобой и любить тебя украдкой, когда все остальное потеряно безвозвратно.

Арти мог бы поступить хуже. Он мог бы, да. Но не стал.

Глава 25

Все пропало

Хоппи Макгарк улыбается, являя миру жемчужные зубные протезы, потому что мои идеальные зубы Биневски исчезли вместе со всем остальным. День, когда мы потеряли все, начинался обыкновенно. Миранды не было с нами уже почти год. Ближе к полудню я, как обычно, пришла в гримерку в шатре Арти незадолго до представления. Зрители уже занимали места, ровный гул голосов доносился до нас через брезентовую стену. Арти лежал на животе на массажном столе и рассматривал меня в большое зеркало на стене, пока я натирала его блестящим гелем.

– Давай погуще, где складки. Чтобы я весь сиял.

Я растянула пальцами складочку у него на шее и плюхнула туда целую горсть геля. Он уперся лбом в стол и выгнул спину, чтобы разгладить все складки. Я растерла гель по всей шее и по затылку.

– Подкрасить тебе кончики ластов?

– Да, давай. Весь зал замирает, когда я делаю так… – Арти раскинул ласты в стороны и подмигнул зеркалу.

Я просунула руку ему под грудь и помогла приподняться. Он оттолкнулся ластами от стола, и мышцы у него на спине заиграли, проступив великолепным рельефом, так что я невольно залюбовалась. Когда Арти сел прямо, я принялась натирать гелем его лицо: гладкий высокий лоб, длинные веки, острые скулы.

– Нужно сделать белые полосы под бровями, по переносице и под нижней губой. Только так, чтобы они не особенно бросались в глаза зрителям в первых рядах.

Я открыла баночку с белым гримом и взяла его правую «руку». Бесцветный гель с блестками уже засох в складках кожи. Я взяла кисточку и обвела белыми линиями тонкие косточки, выступающие под кожей – почти кисть руки, вырастающая из плеча. Арти растопырил пальцы, и свет заиграл на его перепончатом плавнике.

У него были очень изящные ласты-ноги. Почти плоские, выгнутые на коротких суставах лебедиными шеями, гладкие, сильные и скошенные внизу, как обычные стопы. Длинные большие «пальцы» с квадратными ногтями, под которыми никогда не было грязи, могли удерживать небольшие предметы и переворачивать страницы книг. Арти боялся щекотки, и когда я раскрашивала ему «ноги», он дергался и извивался.

– Хорошо. Теперь еще слой водостойкого геля, – сказал он.

Защитный гель был без блесток, но, застывая, блестел сам по себе и целый час не давал размываться белому гриму. Идея с белой «окантовкой» в качестве завершающего штриха возникла недавно и работала на «ура». Арти придирчиво рассмотрел себя в зеркале и широко улыбнулся:

– Отлично. Сегодня они на меня обкончаются.

Небо над Молаллой было пронзительно-синим, но по дороге от фургона Арти к фургону родителей я вдыхала все тот же воздух, которым дышала всю жизнь. Фирменная смесь Биневски: машинное масло, пыль, попкорн и горячий сахар. Мы сами «делали» этот воздух и возили его с собой. В Арканзасе огни «Фабьюлона» сияли так же, как в Айдахо, – запатентованный электрический танец Биневски. Мы сами «делали» эти огни. Подобно тому, как крошечный слизняк, которого мы зовем устрицей, одевает себя в раковину, мы, Биневски, выстраивали свой цирк – нашу защиту, наш дом.

Близился полдень, парк развлечений уже наполнялся народом. Арти у себя в шатре проводил духоподъемную службу для артурианцев. Сандерсон выставлял на прилавок свои склянки с опарышами. Две дюжины зазывал и смотрителей аттракционов лезли из кожи вон, чтобы заставить местную публику раскошелиться. Я шла домой на обед. Хрустальная Лил обещала сегодня сварить нам перловый суп.

И тут я увидела Лил у двери в фургон близняшек. Она растерянно огляделась и громко крикнула:

– Цыпа!

И Цыпа уже бежал к ней. Бежал со всех ног. Промчался мимо меня, как ветер, с развевающимися светлыми волосами. Я бросилась следом за ним.

– Это Элли! – взвыла Лил.

Дверь спальни была открыта. Пепельно-розовые простыни на кровати сбились в пылу борьбы. Одна босая нога резко согнулась, ударив твердой пяткой в мягкое бедро другой ноги. Из клубка сплетенных тел и разметавшихся длинных волос поднялась тонкая рука, сжимавшая ножницы, и резко опустилась вниз.