Книга Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур

— Сдать в аренду? Зачем, герр директор? — От удивления лохматые брови флейтиста полезли на лоб.

— Она понадобится нам для репетиций, и будет осмотрительнее переписать её на моё имя. Я объясню позднее. — Оставив Шмидта строить догадки, он обернулся к каретнику: — Скажите, Франц, сколько времени вам нужно, чтобы сделать мне карету?

— Смотря какую, герр директор, — ответил Танзен, медленно приходя в себя.

— Большую почтовую карету.

— Месяцев четыре-пять. — Танзен произносил слова с патетическим, почти детским отчаянием очень сильных людей, которые внезапно оказались беспомощными. — Но без лицензии я не смогу сделать вам даже тачку.

— В Лейпциге не сможете, но сможете в Ренднице, — быстро проговорил Феликс. — Если бы вы переехали на ферму, превратили один из сараев в...

Он остановился, видя непонимание в глазах Танзена, и медленно повторил:

— Если бы вы перевезли на ферму ваше оборудование и инструменты, превратили бы один из сараев в каретную мастерскую, то смогли бы сделать мне карету, не так ли?

Брови каретника сдвинулись в напряжённой мыслительной работе. Затем неожиданно его осенило понимание, и на его красном жёстком лице появилась улыбка.

— Конечно смог бы! — воскликнул он, хлопнув себя по ноге огромной ладонью. Жизнь постепенно возвращалась к нему. Его голубые глаза светились новой надеждой. — Я мог бы сделать что угодно, любую карету, какую вы захотите.

— Хорошо. Приходите рано утром. С Германом, — добавил Феликс, бросив через плечо взгляд на всё ещё ошеломлённого флейтиста. Взмахом руки он отбросил этот вопрос и наклонился вперёд, окидывая взглядом обоих мужчин. — Теперь слушайте меня. — Его голос понизился до конфиденциального шелеста. — Вот что вам надо сделать.

Сесиль наблюдала за Феликсом, поражённая его словами и в ещё большей степени его манерами. Это был новый человек — человек, которого она не знала: говоривший тихо, но уверенным, командным тоном; отдававший приказания; объяснявший людям, что им делать; ожидавший, что ему будут подчиняться, и ему подчинялись — она видела это по тому, как Шмидт и Танзен смотрели на него... Это было странно и поразительно — открытие совершенно неожиданной черты в характере человека, которого, как ей казалось, она знала, как саму себя. Всё равно что найти в своём доме тайный ход...

Его нежность, чувственность, его склонность к переменам настроения — их она знала, как и его пристрастие к насмешкам и шуткам, которое она считала признаком незрелого и неглубокого ума, потому что всё респектабельные взрослые люди её круга были скучными и серьёзными. Его невероятная работоспособность, глубокая доброта, его гордость и полное отсутствие своего авторитета — это было для неё в новинку. Возможно, требуется ужасное потрясение для обнаружения в человеке самой сути его натуры?.. Если это правда, то она рада, что он испытал подобное потрясение, потому что ей нравился этот её новый муж, этот Феликс в боевом настроении. Мужественный, сильный и бесстрашный.

С усилием Сесиль вывела себя из задумчивости и услышала, как он спросил:

— Всё ясно?

Двое мужчин кивнули:

— Да, герр директор.

Они поднялись, и Шмидт, всё ещё немного растерянный, но готовый к действию, сказал:

— Я безусловно чувствую себя лучше, чем когда мы пришли сюда. А ты, Франц?

Танзен ничего не ответил, но его ухмылка была красноречивой. К нему тоже вернулась надежда.

С щепетильной вежливостью бедняков посетители поблагодарили Сесиль за бренди, робко пожали ей руку и ушли. Феликс проводил их до дверей.

— Как я тебе говорил, существуют различные виды Страстей, — начал он, вернувшись в кабинет. — Страсти, написанные на текст святого Матфея, всегда исполнялись в Вербное воскресенье. «Страсти» Иоганна Себастьяна Баха — одни из них. Ты заметила, что он писал текст святого Матфея красными чернилами, как знак благоговения?

Он снова уселся у камина и с нарочитой беспечностью налил себе ещё один стакан бренди.

— Страсти, написанные на текст святого Марка, исполнялись по вторникам Страстной недели. По средам исполнялись Страсти по святому Луке. А в Страстную пятницу...

— Ты не хочешь сообщить мне, что ты им сказал? — перебила Сесиль немного обиженным голосом, садясь рядом с Феликсом. — К чему эти разговоры о взятии в аренду фермы и заказе почтовой кареты?

Он взглянул на неё с печальной улыбкой в карих глазах.

— Когда эти люди вошли, они были очень испуганны, — спокойно ответил он. — Они только что пережили душераздирающее тяжёлое оскорбление. Представь себе, Мюллер посылает за ними, кричит на них, грозит пальцем перед их лицами и отнимает у них средства к существованию... Можешь себе представить, что это для них значит? У Шмидта, возможно, есть несколько талеров, но у Танзена только его работа. И поэтому они были в панике, не знали, к кому им обратиться и что делать, и они пришли к нам, их единственным друзьям, которые могли им помочь. Я просто не мог позволить им уйти с пустыми руками, без какой-то надежды.

— Ты был прав.

— И знаешь, что произошло? Я был так зол на Мюллера за то, что он мстит этим двум бедным беззащитным людям, что решил осуществить план, который однажды придумал, но от которого потом отказался.

— Почему?

— По многим причинам. Во-первых, он мелодраматичен, а я не люблю мелодрам. У него много недостатков, и он очень рискованный. И нет ни малейшей гарантии, что он сработает. Кроме того, он потребует очень много денег.

— Что это за план?

Он обнял её:

— Не проси меня объяснять его тебе сейчас. Ты укажешь мне на все его недостатки, и я, возможно, откажусь от него, прежде чем начну. Это по-своему план отчаяния, но ведь мы и так находимся в отчаянном положении.

— По крайней мере у нас есть план. Я пыталась найти выход, но ничего не могла придумать.

— Ну что ж, попробуем этот. — Феликс тяжело вздохнул. — Он внесёт много перемен в нашу жизнь, может быть, даже вообще перевернёт её. — Феликс почувствовал, как Сесиль напряглась, и крепче обнял её. — Боюсь, что ничего нельзя поделать. Дорогая, нам придётся переехать на ферму к Шмидту.

Она охнула, и её глаза наполнились слезами.

— Прости меня, дорогая, — пробормотал он с несчастным видом, — но нам ничего другого не остаётся. Вот увидишь, это будет не так уж плохо... Шмидты — прекрасные люди.

Он помолчали, затем Сесиль спросила:

— Когда мы переедем?

Он заколебался, прежде чем нанести очередной удар.

— В течение рождественских праздников. — Он почувствовал, как её тело задрожало. — Я знаю, ты думаешь о детях. Нам будет трудно провести Рождество вдали от них. Но постарайся подумать о том, какое Рождество провели бы Шмидт и Танзен.

Она вытерла глаза ладошками, даже постаралась улыбнуться.