Книга Тайна семи - Линдси Фэй

– Варкеру и Коулзу случайно выдали нас члены комитета. Но вы-то как узнали?

– Отчасти благодаря мистеру Тимпсону. – Язык казался мне огромным, еле ворочался во рту. – Он рассказывал мне о свадьбе, над украшением которой трудилась Люси – букеты магнолий, гардении, вплетенные в волосы невесты. То, что он описывал, было типичной свадьбой южан, только там растут все эти цветы. И еще упомянул о воспоминаниях Люси, о том, как она маленькой девочкой бегала по полям, где цвели рудебекии. Сам того не осознавая, он нарисовал картину Юга. Где это было?

– В Северной Каролине, – прошептала она в ответ.

Я закрыл глаза и кивнул.

Шелковая Марш не говорила, что невозможно ответить на вопрос, была ли фамилия Люси Райт или Адамс. Поскольку не знала, считался ли действительным брак. Но Люси Райт никогда не существовало. Я вспомнил о том, как несколько недель назад Длинный Люк клялся и божился, что эти женщины беглые рабыни, и понял, что если б прислушался к его словам, то уже давно узнал бы всю правду. Я ринулся в эту битву с поднятым забралом и занесенным над головой мечом, пылая праведным гневом, считая, что закон на моей стороне, хотя на деле стоял наряду с ворами и взломщиками.

– Мы и сами не знали до тех пор, пока мне не исполнилось четырнадцать, а Люси – шестнадцать. – Голос ее звучал безжизненно.

– Не знали чего?

– Ну, что мы рабыни, разумеется.

Я снова утратил дар речи и просто смотрел на нее. Женщина, которую я знал под именем Делия Райт, была красива, изящна, хрупка, почти так же красива, как Люси. Миндалевидные карие глаза с веселыми веснушками вокруг – такие ясные, рука – такая тонкая, но твердая. Внезапно вспомнилась Птичка Дейли и то, что она говорила о возвращении в бордель.

Да я на все пойду, лишь бы не вернуться туда… Я скорее умру. Я буду делать самые ужасные вещи, мистер Уайлд.

– Как Джонас?

Я подошел и сел рядом с ней. И тут вдруг показалось, что я вижу эту комнату с дальнего расстояния. Словно смотрел на рисунок в «Геральд», изображающий место преступления, которого раньше никогда не видел. Словно все это не имело никакого отношения к моей жизни.

– Он наверху, в спальне, с миссис Хиггинс. Она пытается его успокоить.

– А где Джордж?

– Джордж пошел за подмогой, – ответила она. И тут вдруг из глаз ее хлынули слезы, градом покатились по щекам. Она взглянула на Джулиуса и добавила: – Они выросли вместе. Джордж… ему плохо.

– Я готов выслушать, если это поможет. Если скажешь мне всю правду. Только так и не иначе.

Лицо Делии исказило удивление. Затем она подобрала ноги, прижала колени к груди, опустила на них подбородок.

Она выглядела такой молодой. Как некогда Птичка – совсем молоденькой и бесконечно печальной. В этом возрасте и в добром здравии людям обычно не свойственно так грустить.

– Наш отец был богатым белым доктором, жил в маленьком городке. И то поле, где росли рудебекии, принадлежало нам. Я тоже по нему бегала.

Я кивнул. Вспомнил, что на месте Гринвич Виллиж тоже некогда была деревня, и мои родители были живы, и я бегал по полю у реки, засеянному просом. Носился по нему просто так, без всякой причины.

– Рабов у него было не так много, – хмурясь, продолжила она, – и мы жили в доме вместе с доктором и нашей мамой. Мы учились, хоть и не в школе – отец нанял нам частного преподавателя из Филадельфии.

– А я все удивлялся, откуда у вас такой акцент…

– Вот как? Отец изучал медицину на Севере. Большую часть времени мы просиживали за уроками, и отец одобрял, что мы научились так правильно говорить и писать. Чем сильно отличались от наших друзей и сверстников, детей рабов. Мы понятия не имели, что такие же, как они. Моя мать была африканкой всего на четверть… отец называл ее «дорогая», а нас с Люси – «мои любимые малышки». А потом в городке появился другой доктор. Ну, такой… как тогда говорили, очень много о себе воображал. И он насмехался над моим отцом – за то, что тот живет с черномазой любовницей. Непрестанно высмеивал его в присутствии коллег, начал переманивать к себе его пациентов. Ну, и тогда отец решил взять в жены белую женщину, чтобы спасти свою практику. Наверное, хотел улучшить свое положение.

Сказать, что я совсем не разбирался в реалиях рабства, как не разбирался во всех тонкостях нью-йоркской политики, было бы наглой ложью. Мерси с ее покойным отцом, преподобным Андерхиллом, хорошо информировали меня на эту тему. Они рассказывали мне совершенно отталкивающие вещи. Истории, которые мне хотелось нежно и незаметно изъять из воспаленного мозга Мерси, как достают червяка из красивого яблока. Я наслышался историй о невыразимой жестокости. Но никак не мог привыкнуть или смириться с ними. Напротив.

– Он также решил, что надо сменить всю обстановку в доме, – продолжила Делия. – Доктора обязаны придерживаться определенных стандартов. А денег на мебель не хватало. И тогда он продал мою маму какому-то незнакомцу, возвращавшемуся домой в Миссури, а сестру – на соседнюю плантацию. Я осталась в доме, но должна была работать наравне с остальными рабами. С сестрой виделась довольно часто, когда ей удавалось вырваться и забежать к нам. Думаю, если б не было этих свиданий, мы бы с ней обе просто сошли с ума.

– Люси, насколько я понимаю, тоже была домашней рабыней. – Неважно, как там ее настоящее имя, для меня она навсегда останется Люси. – Она занималась цветами, помогала устраивать банкеты и праздники…

– Да, постоянно возилась со всеми этими вазами, цветочками и букетами. Она так их любила.

– Если б я смог убить того сукиного сына, который вырезал надпись на груди твоей сестры, готов держать пари, что сделаю это, – шепотом признался я.

Эти мои слова вывели Делию из ступора. Она вздрогнула, подняла голову от колен.

– Вы это о чем?

– О тех словах. «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся». О человеке, который наказал Люси, вырезав у нее на груди цитату из Библии. Его следует пристрелить, как бешеного пса.

И тут вдруг Делия расхохоталась. Звуки эти прозвучали в комнате столь неуместно, что я даже вздрогнул – словно от пистолетного выстрела. А она все продолжала смеяться, хоть и пыталась остановиться, прикрывая ладошкой рот. А в глазах светился испуг – из-за того, что никак не удается сдержать приступы этого столь неуместного веселья.

– Прошу прощения, – прошептала она через минуту. – Никто ей эту надпись на груди не вырезал. Она сама это сделала, обрезком какой-то грязной железяки. Она была такая красавица, сами знаете.

Делия произнесла эти слова ясно и четко. Они промаршировали прямо как солдаты-пехотинцы, которые больше не боятся смерти, как прежде. Если мне суждено дожить до ста лет, в чем лично я сильно сомневаюсь – и вообще одному Господу это ведомо, – до самой смерти не забуду, как выглядела она в тот момент, давая мне ключ к тайне, которую я просто не имел права раскрывать.