Книга Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

С этим я отпустил Бестужева.

Но едва он вышел от меня, как входит в гостиную без доклада А. Бестужев и приветствует меня словами:

– По выбору дворянства я назначен маршалом в губернаторский дом, для приема государя! Почел долгом моим в сем звании представиться вашему превосходительству.

– Напрасно беспокоились, господин Бестужев! – отвечал я. – Самозванцев я не признаю никаких. Во всякое другое время я бы вас в этом покое попросил бы садиться, а теперь, по русскому обычаю, скажу вам: «Вот Бог – а вот порог!..» Сконфуженный, не сказав ни слова, он в ту же минуту вышел.

Григорий Бестужев прислал бумагу, где называл собрание дворян «частным собранием» и прибавлял, что «на предложение дворянства он хотел лично просить моего совета и согласия, но по случаю своей болезни, усилившейся еще внезапно до высшей степени, когда объяснял сие дело своему письмоводителю, тот, принявши оное за приказание, приготовил бумагу и дал ему подписать, а потому просит у меня в таковой ошибке извинения». Я отвечал ему, что, хотя и состоялось высочайшее повеление, чтобы не делалось никаких приготовлений к встрече его величества, и желая оное буквально выполнить, я предполагал воспользоваться счастием принять государя в квартире моей, при собственных слабых моих средствах; но как я получил частное извещение от министра внутренних дел, что я перемещен уже в другую губернию, и со следующей почтой ожидаю о том указа, то я с благодарностью принимаю внимание симбирских дворян устроить покой для государя в губернаторском доме, на свои средства. Желая оказать сам сильный знак моего уважения к симбирскому дворянству, я соглашаюсь даже и на то, чтобы статский советник Бестужев заменил меня в доме как хозяин, но признать за ним, по сему предмету какое-либо звание, я не считаю себя в праве. Тем дело пока и кончилось.

19 августа я получил указ о моем перемещении и сдал начальство вице-губернатору. Того же числа получил через Ивашева письмо от Н. М. Лонгинова из Москвы, вложенное в пакет к Ивашеву незапечатанным, в котором Лонгинов от 9 августа писал, что о перемещении моем он узнал от государя лично, который выразился на мой счет при этом, что он знает меня как хорошего человека и губернатора, и дал мне самую скверную губернию, чтобы я оную исправил! О княжне Тамаре поручил мне в проезд государя через Симбирск напомнить ему через В. Ф. Адлерберга.[473]

20 августа приехал ко мне симбирский помещик отставной генерал-майор фон Блюм[474]и в разговоре со мной насчет сумятицы, происшедшей по случаю назначения Андрея Бестужева маршалом, спросил меня:

– Правда ли, что вы губернскому предводителю сказали, что вы назовете, если государь у вас спросит, двух или трех уродов из симбирского дворянства?

– Правда! – отвечал я. – Но как неосторожен Бестужев, что то, что говорилось между нами, он распускает в обществе!

– Вчера вечером, – продолжал фон Блюм, – были толки об этом в собрании, и все хотели, приехавши к вам, просить, чтобы вы этих уродов выставили бы лучше дворянству.

– Что же положили окончательного? – спросил я.

– Не знаю! Кажется, все осталось в прежнем предположении.

– Я бы не советовал им этого, – сказал я. – Пока я был симбирским губернатором, я бы дал ответ положительный. Теперь же, как частное лицо, я не буду ничего отвечать обществу. А каждому отдельно готов отвечать моей личностью!

21 августа прошло для меня без тревоги, но в этот день пришло сведение, что государь еще до Казани ускорил свой маршрут и что вместо 25-го его должно ожидать 22 или 23 августа. Дворянство готовило для государя бал на 25-е число, 21-го ничего еще не было готово, даже полы в доме дворянства не были вымыты. В ночь с 21-го на 22-е пронесся слух, что приехал передовой фельдъегерь. Меня разбудили, но оказалось, что фельдъегерь проехал с последней станции, пред Симбирском от Казани, косвенным путем на первую же станцию за Симбирск, к Петербургу, и говорил на станции, что государь приедет к нам непременно 22-го числа поутру; вследствие чего, вставши в 8 часов, я оделся так, чтобы на случай тревоги мне оставалось бы лишь накинуть один мундир на плечи.

22 августа поутру, около 7 часов, по случаю прекрасной погоды я стал открывать окно в гостиной, вдруг вижу – подъехала коляска Бестужева, в которой сидели он и Блюм, оба в мундирах. Заглянув еще в окно, вижу целую вереницу экипажей по улице. Первая мысль: «Объяснение на счет уродов!» Бегу в переднюю, чтобы отказать этот ранний визит, нахожу уже человек с десять генералитета, в мундирах и в лентах. Служителей моих ни одного. Прошу извинения, приглашаю в гостиную, а сам бегу надеть мундир и в полной форме спешу встретить. В зале и в гостиной собралось более ста дворян. Обратившись к Бестужеву, я попросил его объяснить мне, что за причина такого необыкновенного съезда ко мне. Он едва мог проговорить:

– Дворянство желает, ваше превосходительство, объясниться по случаю болезни моей через господина сенатора Поливанова, а равно и мои чувства вместе с прочими.

Поливанов начал:

– Симбирское дворянство в полном составе своем, которых вы видите здесь, вместе со своим губернским предводителем возложило на меня быть их общим отголоском. Примите, ваше превосходительство, благодарность за все попечения ваши о Симбирской губернии и в особенности за то внимание, которым не переставали ваше превосходительство ни на минуту всех нас удостаивать. Пусть эта благодарность будет самым искренним пожеланием при нашем с вами расставании, и пусть она выразит, как мы сильно чувствуем утрату такого благородного и почтенного начальника, которого мы теряем в особе вашей!

Возле Поливанова стояли два помещика, на коих именно метили мои слова, сказанные по огорчении Бестужева, оба они в один голос прибавили:

– Верьте, ваше превосходительство, что это чувство общее всех нас и здесь нет ни одного неблагодарного, который бы думал иначе!

Можно себе представить, сколь сильно поразили меня поступок дворян и слова представителя оного в особенности, когда я ожидал неприятного для себя объяснения. Слезы ручьем полились из глаз моих, и с минуту я не мог проговорить ни слова – наконец сказал, «что я должен благодарностью дворянству, а не оно мне за наши общие, одного с другим, сношения. Настоящее посещение есть лучшая для меня награда и еще сильнее дает мне чувствовать, что расставаясь с Симбирском, я опять сиротею, как и поступая в Симбирск, не имел там никого знакомых, кроме князя Баратаева, и что только особое благорасположение дворянства в такое короткое время могло оценить усердие мое к пользам губернии и к делам, собственно до дворян относящимся».