Книга Блуда и МУДО - Алексей Иванов

– Вы чего сегодня на Пектусина наехали? – чавкая, спросил Щёкин упырей. – Только не надо мне опять про бабу и крысу…

Моржов заметил, что с упырями Щёкин сразу упрощался – начинал чавкать и чесаться, лазал пальцами в еду, облизывал руки. Видимо, это была его методика демократизации.

– А чего он Дерьмовку выше нас ставит? – объяснил Гершензон.

– Вам Ландышева нравится? – спокойно спросил Щёкин.

– Она овца! Затычка! Дом-два! Гайка! Телепузик! – тотчас сказали упыри.

– Вообще скунс, – добавил Гершензон.

– Значит, не нравится, – подвёл итог Щёкин. – А ему нравится. И вас он не слушает, а делает так, как считает правильным. Значит, он правильный пацан. Самостоятельный. Настоящий.

– А мы чо, не настоящие? – оскорбились упыри.

– Конечно нет, – подтвердил Щёкин. – Вот ты бы, Гонцов, стал драться один с четырьмя пацанами?

– Я чо, псих? Я бы в них бомбочку кинул и убежал.

– А ты, Ничков?

– Да я своих друганов позову! Фиг ли я один-то буду?

– А ты, Гершензон?

– Один в поле за двумя зайцами не гоняется!

– А я уже дрался! – закричал Чечкин. – Меня на Багдаде…

– Погоди, – остановил его Щёкин. – Видите, по своей охоте никто из вас против четырёх драться не станет. А Серёжа дрался против вас. Потому что Ничков обидел его девочку.

– Ну и пусть! – заорали упыри. – Если бы не Брилыч, мы бы Пектусина вообще урыли!

– Не в этом дело, – терпеливо пояснял Щёкин. – Дело в том, что он поступил как надо. Поэтому он настоящий. А вы – менты позорные, вчетвером против одного. Да ещё и с железной трубой.

– Мы не менты! – завопили упыри. – Вы чо гоните?!

– А только менты и падлы разные толпой на одного нападают. Ты, Чечкин, вообще сзади налетел, как шакал. Мне на вас смотреть противно было. И на скалу с вами идти совсем не хотелось.

– Дак не ходили бы, – сквозь зубы процедил Гершензон.

– А я, как Васенин, тоже хочу быть настоящим, – пояснил Щёкин. – Если я обещал вам – значит, должен сделать. Настоящий пацан всегда делает как надо.

– Много вы делаете как надо… – проворчал Гершензон.

– Ну, сколько уж получается, – согласился Щёкин. – Но я всегда стараюсь. Вот вы меня сегодня достали, и я мог сказать вам: «Поход отменяется, свободны, пацаны, сами виноваты». Но тогда получилось бы, что я не сдержал своего слова. И я пошёл с вами. Хотя наказать вас за разбой было бы правильнее.

Моржов курил, наслаждаясь: Щёкин редко когда допускал посторонних к своим сеансам морали для упырей. Милена с недоверчивой улыбкой заинтересованно слушала Щёкина.

– В чём тогда разница между правильным и настоящим? – угрюмо спросил Гершензон.

– Правильному просто – он всегда всё делает по правилам. Но это и дурак может. А настоящие дураками не бывают. Настоящему всегда надо думать. И он может поступить даже неправильно, если другим от этого по-настоящему станет лучше.

– Например?… – потребовали упыри.

– Хорошо, вот пример, – согласился Щёкин. – Ты дружил с девочкой, а её изнасиловали, – безмятежно рассказал он. – Ты нашёл того гада и убил его. Это не правильно. Но по-настоящему. Потому что этот гад больше никого не обидит, а другие гады побоятся, что их тоже убьют, если они так сделают.

Моржов поостерёгся бы давать упырям подобные уроки. Но упыри были уличные паца, они и без Щёкина всё знали, видали, чего и Щёкин не видал. Для их раздолбанного мировоззрения требовался пример, абсолютный в своей правоте и цинизме.

Уличные паца думали.

– Так тебя потом самого посадят… – сказали они.

– Посадят, – кивнул Щёкин. – Жизнь вообще несправедливая. Но настоящий – это тот, кто живёт правильно и в несправедливой жизни. Он знает, что его кинут, и всё равно делает. Вы сами, наверное, думаете: «Дурак Дрисаныч, на хрена он эту пургу нам гонит, всё равно мы Пектусина зачморим». А я знаю, что должен сказать вам это, потому что так будет правильно, вот и говорю. Хотя всё, что я говорю, вам по фиг.

– Не по фиг нам! – возмущённо загалдели упыри. Щёкин скептически пожал плечами.

– Значит, Пектусин самый настоящий на свете, да? – с ожесточением спросил Гершензон.

– Ну, не самый… Хотя поступает, как пацан.

– Где он как пацан поступал?! – заорали упыри. – Только и делает, что за Дерьмовочкой бегает!…

– Бегать ему или не бегать – это его дело, а не ваше. Может, и не надо бегать. По-моему, зря он перед Наташей так расстилается. Но вот защищать её – надо.

И он вас четверых не побоялся и защитил её. Настоящий пацан не боится делать правильно.

Щёкин замолчал и закурил. Упыри глядели в разные стороны.

– Смотрите, – прошептал Моржов Милене, – идеал продемонстрирован, носитель идеала малость приспущен, чтобы не побили, и всё без принуждения, без ущерба самолюбию…

– Весьма спорная мораль, – холодно ответила Милена.

– Это мораль этического выживания, а не совершенствования…

– Один раз не считается, – через силу сказал Гершензон. – Если один раз поступил, как правильно, ещё не значит, что весь такой правильный. Я тоже дрался против троих, когда у меня у брата самокат отняли. Фигня. В каратэ научат – можно сразу со ста человеками драться. У нас в классе был псих, его доведут, так он и со старшаками дрался.

– Настоящий – это не который против всех дерётся. Настоящий понимает, как чего надо делать, и не боится это делать. Вы, понятно, не боитесь, но вот понимаете ли, как чего надо делать?

– Понимаем! – убеждённо загалдели упыри.

– А почему тогда не слушали, когда Константин Егорович про скалу рассказывал? Зачем мы туда идём? Просто полазать? Полазать и на помойке можно.

– Да чё там слушать-то! – крикнул Ничков. – Скала – и скала!…

– Тебе и ничё… Ты знаешь, как у тебя маму зовут, сколько ей лет, где она родилась? Знаешь?

– Знаю!

– А зачем? Она тебя без этого, что ли, кормить не будет, да? Знаешь – потому что просто надо знать, и всё. Как настоящий человек своё дело делает? Просто делает – и всё, без всяких! Потому что надо. Так и ты про маму знаешь – потому что надо. Вот так и про то, где живёшь, надо знать, и всё! Без причины. Серёжа знает, он Константина Егорыча слушал. А вам один хрен – что скала, что помойка. Это не по-настоящему.

– Да мы спросим, делов-то!… – возбудились упыри и завертели головами: – Константин Егорыч! Константин Егорыч!…

Моржов тоже огляделся и поразился педагогическому таланту Костёрыча: Костёрыч растаял в воздухе, как Дэвид Копперфильд.

– У Серёжи и придётся спросить, – подсказал Щёкин. – А то так дураками и помрёте.