Книга Клоун Шалимар - Салман Рушди

Но он не отвечал на ее вопросы. Все, что до нее доносилось, тонуло в грозовых разрядах, все было нечленораздельно, невнятно. Он был словно загнанный зверь, словно койот, оказавшийся в глубоком овраге, его мучили голод и жажда, он брызгал ядом и кровью. «Моя мать — она тоже с тобой? — снова и снова вопрошала Индия. — Ты привез ее? Может, она ждет твоего возвращения в каком-нибудь дешевом придорожном мотеле, чтобы вместе отпраздновать смерть моего отца? Как ты расслабляешься после очередного убийства? Напиваешься до беспамятства? Нет, ты пить не будешь. Может, выплескиваешь свое жестокое удовлетворение через оргазм? А может, возносишь молитвы? Может, вместе с моей матерью вы падаете на колени и с облегченной душой бьете поклоны? Где она? Отведи меня к ней, я хочу посмотреть ей в глаза. Она бросила меня, ушла не оглянувшись, так пускай теперь поглядит мне в лицо. Она ведь где-то рядом, да? Ждет не дождется тебя в мотеле? Это она захотела, чтобы ты отцу голову отрезал, а тебе было не совладать с ним, он поломал тебе весь кайф. Голова осталась на плечах. Не вышло у тебя лишить его человеческого облика?! Где она, где, где? Если она тебя послала, пускай посмотрит мне в глаза! Не думай, что это конец. Я здесь, я жива. Я не позволю про себя забыть. Я призову тебя к ответу. Кровь за кровь! Рано или поздно тебе придется иметь дело со мной!»

Но он не отвечал на ее вопросы. Он вдруг исчез как сон. В голове — полная тишина. Ей показалось, будто ее обокрали. У нее перехватило дух, она стала судорожно ловить ртом воздух. И вдруг заплакала. Впервые с момента смерти отца она заплакала, уткнувшись лицом в подушки, и рыдала, не переставая, три часа семнадцать минут, после чего заснула как убитая. Пятнадцать с четвертью часов спустя ее разбудила Ольга Семеновна. Она открыла дверь служебным ключом и вошла в сопровождении призрака из прошлого. Пока она спала, вокруг нее кружили хоры, но они больше не пугали ее, скорее развлекали: она смотрела их, как смотрят фильм и, проснувшись, сразу позабыла. Индия Офалс не нуждалась в ночных кошмарах, с нее вполне хватало тех, что преследовали ее наяву.

Женщины-сплетницы в сутанах водили хоровод по часовой стрелке, жалобно причитая: «Ах, сиротка-принцесса, что ей делать, ведь она, бедняжка, похоже, не в себе, все деньги мира не помогут вернуть ей утраченное, она такая же, как и мы, ей надо с этим смириться. Посмотри в глаза правде, сестрица, спустись на землю. Боимся мы, что задумала ты месть, только берегись, ой поберегись! Страшен тот человек — хуже не бывает, а ты не в деле, ты как Кей Корлеоне».

За их хороводом, но против часовой стрелки, двигался другой — снулые полицейские неопределенного возраста, всякие там Тони и Элвисы, с обвисшими животами: они заменили собой подтянутую и дорогостоящую, как мебель Чиппендейла, элиту антитеррористического отдела.

«Мы сужаем круг поисков, мэм, — скандировали они, — его дни сочтены, его видели на бульваре Вентуры. Да-да, это точно, сто процентов это был он — в компьютерном центре на Пико; он в бегах, но ему не уйти, да-да, не уйти! Бродягу видели в Николс-каньоне, видели возле памятника Вудро Вильсону, есть рапорт с Сиело-драйв, так что это лишь вопрос времени». И снова пронзительные голоса старух: «Справедливость? Без несправедливости она была бы бессмысленна. Справедливость — это всегда схватка. Лишь борьба делает нас такими, какие мы есть».

Даже во сне в словах старух она уловила последнего поэта растоптанной мудрости — Гераклита, этого Будду греческого мира, наполовину философа, наполовину пророка — вроде печенюшки с предсказанием будущего. Он всплыл из глубин ее памяти, из дней, когда ее интересовали подобные вещи. Но вот за воронами с Востока, за дряблыми плечами полицейских она разглядела и третий хоровод: там были ее друзья. Они, как и старухи, двигались по часовой стрелке и бестелесными, электронными голосами тоже выводили жалостно, стройно и тоненько: «Вернись, детка, вернись!» Она узнала старый хит группы «Иквалс»: «Прошу, детка, плиз, вернись ко мне, вернись!»

«Просыпайся! — трясла ее за плечо Ольга-Волга. — Только не тверди мне свое „никаких посетителей“, потому что это случай особый — о'кей? Это добрая весть. Это твоя мамуля. Она пересекла океан и целый континент, чтобы быть рядом со своей дочуркой в трудную минуту. Ну, вставай, Индия, мама здесь». «Уж не сон ли это?» — подумала она. Но нет, она не спала, и сердце у нее застучало как сумасшедшее. Сама не своя, она повернула голову к Ольге и увидела стоявшую чуть позади нее семидесятилетнюю женщину в брюках, с копной неряшливо подколотых волос, в которых без труда могла бы укрыться крыса. Индии показалось, будто ее ударили в живот. Не обращая внимания на неодобрительное выражение на лице покинутой дочерьми Ольги, она отвернулась и натянула на голову покрывало. Несмотря на поношения, которые Ольга расточала в адрес своих дочек, в глубине ее сентиментальной души, видимо, всегда жила картина счастливого воссоединения с блудными детьми.

«Ха! — ничего себе прием! — раздался резкий голос Маргарет Роудз. — Что ж, нравится это тебе или нет, но, кхе-кхе, что правда, то правда — приехала твоя дорогая мамаша».

«Рэтетта, милая Рэтетта…» Пегги Роудз вернулась в Англию с ребенком и с таким выражением лица, что ни у кого язык не повернулся не только спрашивать ее о муже, но даже упоминать его имя в ее присутствии. Ребенок был наречен Индией Роудз, и поскольку деятельность Пегги — покровительницы сирот была общеизвестна, то задавать вопросы о родословной девочки никто не считал приличным. Правда, состоявшая в том, что Маргарет в этой истории выступила в роли злого карлика Румпельштильцхена и, избавившись от мужа, отобрала у него дитя, прижитое от другой, была столь невероятна, что и в голову людям не приходила. Она заставила Макса поклясться, что все останется в тайне, она вынудила его отказаться от всех прав и притязаний на дочь, она велела ему держаться от них обеих как можно дальше. Сказала, что прикрыла его паскудство и не желает, чтобы он опаскудил и их дальнейшую жизнь. Пристыженный, он не посмел с ней спорить, хотя и попытался объясниться. «Только, ради бога, не извиняйся, — перебила его Пегги. — Неужели ты полагаешь, что можно найти оправдание тому, что ты сделал?» Он умолк и исчез из ее жизни на семь лет.

Оставалось еще двое из тех, кому была известна вся правда: отец Джозеф Амбруаз, чей евангелический приют для сирот целиком зависел от щедрости Маргарет Роудз, и сводник Эдгар Вуд. Последний, однако, спустя всего пятнадцать месяцев после возвращения из Дели, был сбит машиной в районе Лонг-Айленда и скончался на месте происшествия. Сама же Пегги больше в Штаты не вернулась. В Англии она купила особняк на Белгрейв-стрит. Его прежняя хозяйка, дама весьма строгих нравственных принципов, возмущенная вседозволенностью Лондона конца шестидесятых, в поисках края, где еще сохранился хоть какой-то порядок, эмигрировала в фалангистскую Испанию.